— Я могла бы остаться дома одна, — протянула я. На коленях у меня подпрыгивала малиновая сумка из плотной шерсти.

— Мы это уже обсуждали. Другое дело, если бы тебя пригласили куда-нибудь, — возразила мама.

— Я бы пошла к Микаэле.

— Ты прекрасно знаешь, что не можешь ходить в гости туда, где нет родителей.

Впрочем, Микаэла меня особо и не приглашала. «Если захочешь, подтягивайся», — бросила она мне вчера перед футбольной тренировкой.

Мы двигались на запад от побережья по старой двухполосной дороге под необъятным пылающим небом. Шел двадцать первый час светлого времени суток. Папа, по его словам, задерживался на работе и планировал встретиться с мамой позже, уже на празднике. Мы обогнали серебристый автомобиль-универсал, который позже фигурировал в полицейском отчете как синий.

— Что ты себе пообещала сделать в новом году? — спросила мама, пока мы ехали мимо ипподрома. Перед отъездом мы выпили по бокалу на кухне: я — газированного яблочного сидра, она — шампанского.

— Никто все равно не выполняет новогодних обещаний, — ответила я.

Наша машина приближалась к лагуне.

— Ты говоришь прямо как отец.

Маме хотелось поболтать, она выглядела жизнерадостной. В тот день на ней было черное платье без бретелек. С началом замедления мама начала терять в весе и теперь смогла застегнуть наряд, пылившийся в шкафу уже много лет.

— Почему ты такая раздраженная? — спросила она.

Я всю неделю избегала папу. Я боялась обращаться к нему. Мне казалось, что, если я четко произнесу две буквы «п» в слове «папа», мама поймет, как я на него сержусь, и обо всем догадается.

— Вот я, например, пообещала себе меньше расстраиваться, — продолжила мама, взглянув на свое отражение в зеркале заднего вида и пригладив одну из бровей кончиком пальца. — И жить сегодняшним днем.

Мы проезжали мимо большого белого особняка на холме. Из дорогих сияющих машин вылезали гости. Когда мы притормозили на светофоре, двое мужчин во фраках как раз заходили внутрь, а молодая белокурая женщина курила на лужайке, сверкая золотым коктейльным платьем и вдавив шпильки глубоко в траву.

Позади засигналила машина. Светофор загорелся зеленым. Мама не спала с самого рассвета. Доказано, что долгое воздействие дневного света ослабляет человеческие рефлексы. Специальные исследования подтвердили, что такое понижение реакции приравнивается к состоянию опьянения после двух стаканов алкоголя.

— Но мое главное обещание… — сказала мама, нажав педаль газа. — Ты слушаешь? — Я кивнула. — Я снова начну играть.

Дорога вильнула, и мы пролетали мимо отстойника, куда уже много недель сбрасывали трупы птиц. Уровень воды в нем упал. Люди думали, что количество осадков уменьшилось из-за замедления. Берега отстойника оголились, обнажив слои черного ила и как-то непристойно открыв спутанные корни деревьев, которые не привыкли жить без влаги.

— Серьезно, — сказала мама. Ее хрустальные сережки качнулись, когда она повернулась ко мне. — Я позвонила своему старому агенту, процесс уже запущен.

Ее открытые плечи поблескивали от новой тональной пудры. Когда мама улыбалась, на одном из передних зубов поблескивало розовое пятнышко помады.

В эту секунду до меня дошло, что, возможно, она уже знает о Сильвии.

Несколько минут мы ехали молча. Дорога сузилась. Солнце светило нам в глаза. Я помню, как за окнами мелькали деревья. Их ветви чернели на фоне ярко-голубого неба.

Потом мама говорила, что почувствовала приступ дурноты и у нее потемнело в глазах. Впрочем, она не любила вспоминать, как все произошло. Она просто потерла лоб, закрыла отяжелевшие веки и сказала:

— Что-то мне нехорошо.

Через мгновение я ее потеряла. Я никогда раньше не видела, как человек падает в обморок. Неожиданно ее тело обмякло, голова склонилась набок, руки соскользнули с руля. Уже потом стало известно, что мы ехали со скоростью семьдесят километров в час.

Свидетели рассказывали, что видели на обочине бородатого мужчину, одетого в тряпье и выкрикивающего цитаты из Библии. Согласно их показаниям, машина-универсал приблизилась к месту событий в восемь двадцать пять вечера. Правда, мнения по поводу скорости автомобиля перед столкновением разошлись, но все единогласно утверждали, что мужчина внезапно кинулся на дорогу, влекомый жаждой смерти или чуда. Шесть машин сумели его объехать. Наша оказалась седьмой.

Я видела его лишь мгновение. Одновременно я пыталась вывернуть руль, которым больше никто не управлял, поэтому не уверена, что помню все правильно. Говорят, в моменты опасности время растягивается и люди успевают увидеть больше обычного. Я запомнила следующее: глаза мужчины, уверенность в которых сменялась страхом, и еще то, что он инстинктивно успел прикрыть голову руками.

Помню глухой удар о капот и скрежет тормозов — мама как раз пришла в себя и нажала на педаль. Она оставалась без сознания меньше десяти секунд. Мой ремень безопасности натянулся. Машина дернулась, и мы остановились. Лобовое стекло разбилось и выпало из рамы. В лицо ударил ветер, и я ощутила запах удобрений с соседних полей для игры в поло. Кровь залила все, кроме стекла.

Мама тяжело дышала. Кто-то стонал. На моих джинсах сверкали мелкие стеклянные осколки.

— Ты в порядке? — закричала мама, схватив меня за плечи. Из-под ее волос к уху стекала тонкая струйка крови.

— А ты? — ответила я.

— Что случилось?

Рядом с нами затормозил грузовик. Из него выпрыгнули два серфера в шлепках и спущенных до пояса гидрокостюмах. Они остановились перед нашей машиной, наклонились и стали о чем-то переговариваться. Подбежал еще один человек и начал регулировать движение автомобилей.

Позади загудели сирены.

Мама высунулась из окна, посмотрела на сидящих на корточках серферов и на оглядывающегося регулировщика.

— О боже, — сказала она, зажав рот рукой. Сквозь пальцы глухо прорывалось: — Боже, боже мой.

Серферы закрывали от меня лицо пострадавшего, но я видела нижнюю часть его тела: неподвижные, раскинутые в стороны ноги и руки ладонями вверх. Еще мне запомнилось неестественно вывернутое колено.

В тот момент я пообещала себе — или скорее взмолилась: если этот человек выживет, я больше никогда и ни на что не буду жаловаться.

Стопка оранжевых листовок взлетела над телом пострадавшего и рассыпалась по земле, словно семена одуванчика. Одна из них залетела в нашу машину сквозь разбитое лобовое стекло и опустилась мне на колени. Я увидела ксерокопию ксерокопии рукописного текста: «Внемлите, грешники. Трубы трубят, конец приближается. Покайтесь, или гнев Господень обрушится на вас».

Из-за угла появились одна пожарная и две полицейские машины. Они остановились на обочине. Затем приехали еще две мигающие огнями «скорые». Я почти ничего не видела от слез. Неизвестные люди спешили на помощь неизвестному человеку.