– Нет-то нет, – зайдя в избу, Савелий внимательно зашарил глазами. – Да недавно были. Вон и корочка черствая, вон и кочерыжка, и горох в горшке.

Тут, как назло, дождь припустил с новою силой, и все, кто во дворе был, в избенку забились, да на небо угрюмо поглядывали – а там-то повсюду сизые тучи, никакого просвета не видно.

– Здесь и переждем, – решил за всех проводник. – Вон у них – корки морошковые да брусница с сушеной малиной – печь запалим, вскипятим варево, а то у все кишки выстудило. Огниво у кого есть? Ага… А ты, малой, возьми вон котел да метнись-ко к колодцу.

– Такой день, что можно и с неба водицы набрати, – хохотнул кто-то из стражей. – Ни конца этому дождищу, ни края.

Взяв котелок, Авраамко побежал к бревенчатому – в углу двора – срубу-колодцу, водицы набрал… едва прибежал, тут же послали за хворостом.

– Вона там, за заборчиком, погляди.

Пришлось бежать, а что делать-то? Не ослушаешься же старших. Выскочил отроче с усадьбы через узкий лазок, под деревьями – чистый лес кругом, тут и дождило не так! – прошелся… И внезапно увидел черного, с белыми подпалинами, пса. Пес не лаял, а эдак умоляюще смотрел и скулил, словно бы звал куда-то, отрок за ним и пошел, да, наткнувшись на изрядную кучу хвороста, кинулся, потянул ветку…

Глянь! А под кучей-то рука показалась! Бледная, холодная, женская…

Бросился Авраамко назад, а пес – за ним, и все по-прежнему скулил, не лаял.

– Эй, эй! Там, в хворосте, рука мертвая.

– Рука, говоришь?

Тут и Савелий из избы вышел, и стражи один за другим в лаз протиснулись. Так и нашли рыжую Глафиру. Под кучей хвороста. Мертвую.

Савелий наклонился, распахнул на трупе одежку:

– Быстро зарезали, справно. Настоящий убивец бил!

Вернувшись в Новгород, великий князь выслушал доклад Рыкова вполуха – ему сейчас не было особенного дела до всякой мелочи, голова болела о крупном – о Витовте. Призвав на тайный совет архиепископа Симеона, тысяцкого и посадников, Егор поделился со всеми своей тревогой, заодно предложил и план, одобренный всеми единогласно. Уже назавтра отправили посольства в Ригу, Дерпт, Ревель, к рыцарям и в Польшу, к Ягайле, а также – к римскому папе.

Старший дьяк Федор, воспользовавшись попутными судами новгородского «заморского гостя» Михайлы Острожца – давнего знакомца Егора, – отправился в Любек, кое-что уточнить да разузнать побольше.

Вожников мог бы быть доволен собой, если б не родная супруга: та все время пилила, дескать, не сам по себе Витовт воду мутит, а совместно с дочкой своею, скромной инокиней, а в недавнем прошлом – великой московской княжною, женой князя Василия Дмитриевича. Князь Василий, как докладывали соглядатаи, сидел себе на Москве смирно, особо не буйствуя, слушал по вечерам странниц да лечил свои больные суставы какой-то жутко пахнувшей мазью. То же касалось и инокини Марфы, в миру Софьи Витовтовны.

Однако Еленка в кротость ее не верила.

– Яко волк лесной траву ести не будети, тако же и Софья, змеища! На все готова, ради того, чтоб нам отомстить, и чтоб назад все вернуть – отдала бы многое.

– Ну, из монастыря-то, чай, в мирскую жизнь путь заказан, – спокойно напомнил князь. – Уж как бы ни хотела Софья, а не вернуться уже. Напрасные хлопоты! Да ее, буде сан монашеский сбросить захочет, даже сам родной батюшка не поймет.

– Сан-то она не сбросит, – княгинюшка покусала губы. – И в мир не вернется, так. Однако ж отомстить может. Мыслю так – спит и месть свою нам с тобой видит! Ох, надо было ее тогда… не в обитель Божию, а так… понадежней.

Пряча усмешку, Егор обнял жену за плечи, поцеловал с нежностью в шею:

– Ах, милая! Какими-то ты негуманными категориями мыслишь – сплошные средние века… Хотя, тут и есть средние века, что уж и говорить-то! Слушай… а давно мы что-то пиры не устраивали! Даже на радостях встречи… все не до того было как-то.

– Пир – это б и славно! – обрадовалась, встрепенулась княгиня. – Только не на московский, а на наш, новгородско-немецкий манер – чтоб с танцами, чтоб и женщинам можно было за одним столом с боярами посидеть, песен попеть, поплясати.

Вожников с удивлением приподнял левую бровь:

– Ну ты сказанула, Лена! Чтоб и женщин… Хотя, с другой стороны – посадника Алексия Игнатьевич жена, Мария Федоровна, насколько знаю, петь очень любит, думаю, что придет, мужа не побоится… И тысяцкого супруга, и…

– Да они ж все в возрасте уже! – резво – пожалуй, слишком резво, чем следовало бы православной правительнице – возразила Еленка. – Надо кого помоложе позвать, из боярских дочерей даже…

– Ой, не пустят бояре дочерей, ты же знаешь!

– Это смотря кто. Вон, у Онциферовичей в роду такие огонь-девки, их только позвать. И у Мишиничей. А у тысяцкого вообще жена молодая. Да пусть попробуют не пустить! И ты со своей стороны, как просвещенный деспот, обязан…

– Погоди, погоди, – нахмурился князь. – Ты почто обзываешься-то? Иль я тебя чем обидел?

Княгинюшка непонимающе захлопала ресницами, повела плечом:

– А я что? Я ничего. Что я такого сказала-то?

– А деспотом меня кто обозвал, не ты? Хорошо не сатрапом!

– Сатрап – это в гиштории древней, у всяких там парфян да персиян, а деспот – к православию ближе: правитель и правительница, по-гречески – деспот и деспина.

– А, – улыбнулся Егор. – Ты в этом смысле…

– Вот что, надо иностранцев пригласить! – вдруг встрепенулась Еленка. – Да чтоб с женами и дочерьми, тогда и у нас повод есть – перед Европою лицом в грязь не ударить.

– Иностранцев? – князь почесал за ухом. – А не много ли им чести будет? На подворьях-то, чай, народ все незнатный. Разве что олдермена готского двора пригласить, Магнуса Олензее, так он пьяница запойный…

– И ничего, что пьяница! Вот супруга-то за ним и последит, не даст напиться, – рассмеявшись, государыня расправила плечики и потянулась. – И вовсе герр Магнус не пьяница, просто человек он такой, веселый. Вино да, любит, но пуще того – молодых да красивых девок.

– Во-во… а мы боярских дочерей позовем! То-то конфуз.

В этот момент в дверь, постучавшись и почтительно посопев, заглянул мажордом Феофан. Поклонился – больше Еленке, чем князю, так и все бояре кланялись, наверное, инстинктивно чувствуя в Егоре Вожникове человека не совсем понятного, чужого, Елена ж Михайловна была для них в доску своей, к тому же в глазах многих – хитрой, коварной, жестокой. Грозной, уважительно говоря.

– Вестник к вам, государи, от нижегородского князя Ивана Борисовича!

– А, –