хорошие деньги. Смолин, ты в своем уме? Прямо в банке, в переговорной держать левые «бабки». А если кассовая проверка? А служба безопасности?

— Дим, ты себя слышишь? — я даже вышел из навалившейся было на меня апатии. — Какая кассовая проверка, каким боком я к ней отношусь? А безопасность… И что они скажут? Даже не это главное. Кому? Семейству Ряжских? Ты же не дурак, понимаешь, кто данный конверт тут оставил.

— Н-да. — Волконский положил деньги обратно на стол. — Тоже верно. Но все-таки — убрал бы ты их все-таки. От греха. И так скажу — не дело это, Саша. Правда, не дело. Все понимаю — переходный период, ты вроде как фаворит новых собственников, тебе можно больше, чем остальным, но все-таки — не надо. Знаешь, есть порядок, есть регламент, и они должны выполняться при любых обстоятельствах. Это как флаг корабля — пока он не спущен, боевая флотская единица остается таковой и живет. Мне неизвестно, что там будет дальше и со мной, и с банком. Я просто каждый день делаю свое дело так, чтобы мне самому перед собой стыдно не было.

— Хорошо сказано, — без тени иронии сказал я и убрал деньги во внутренний карман пиджака, а после прихватил со стола и волос неизвестной мне госпожи Соломиной. — Я всегда тебя уважал.

— Врешь, — беззлобно ответил мне Волконский. — Поначалу ты меня недолюбливал, я знаю.

— А тебе до этого было дело? — рассмеялся я. — Плевал ты на мою нелюбовь с Пизанской башни.

— Плевал, — подтвердил Волконский. — Для всех хорошим не будешь. И чем выше ты вскарабкаешься, тем меньше надо на это внимание обращать. Иначе пропал ты как руководитель. Либо в панибратство скатишься, либо пить начнешь. И то, и то не вариант.

Не знаю отчего, но разговор с зампредом поднял мое настроение. Врать не стану — Ряжская чуть раньше его порядком ухудшила. Вроде и слова она мне хорошие говорила, и «милым» называла, и денег дала, а ведь ясно, что ей нужно. Точнее, что она хочет. Ошейник мне на шею напялить и к командам приучить. Чтобы грыз того, на кого она укажет.

Еще немного настроение поднялось ближе к вечеру. Прорезался Нифонтов. Я ведь так и не знал — вернулся он, нет? Женьку я все же набрал, но трубку она не взяла. Уверен — слышала звонок, видела, что я на проводе — и не взяла. Может, на меня злится, что так долго пропадал, а, может, и на себя, за то, что слабину дала. Эта может, с нее станется.

— Привет, — Николай был привычно деловит. — Как дела? Мне Ровнин сказал, что тебя там какие-то мутные личности стращают. И Вика тоже кое-что от себя добавила. Я что хотел спросить…

— Все уже нормально, — перебил я его. — И с личностями, и с остальным тоже. Решена проблема.

— Да ладно, — было слышно, что оперативник обрадовался. Правда, вряд ли из-за меня, скорее тому, что делать ничего не надо. — Вот хорошо. И кто это был?

— Не по телефону, — предложил я. — Давай я лучше к тебе заскочу и все расскажу.

— Чую, не так все просто, — хохотнул Николай. — Если в гости напрашиваешься, значит, чего-то надо тебе. По Женькину душу собираешься наведаться? Ты поосторожнее давай тогда. Она тут туча тучей ходит, а когда твое имя слышит, то сначала ругается так, что даже Аникушка, наш домовой, за сейф Ровнина прячется.

— А после этого? — спросил я, поняв, что этого вопроса Нифонтов от меня и ждет, потому и паузу в разговоре сделал.

— А после ходит и грохает дверями так, что стены трясутся.

Приятно, черт. Ругается — значит…

Ничего это не значит. И значить не может. По ряду причин.

— Ладно, заезжай, — разрешил Нифонтов, переходя к делу. — Хоть бы даже завтра, я на месте буду. Мне отчеты писать. Адрес сейчас СМСкой сброшу.

Вот и хорошо, что в выходной, там народу меньше будет. Мне ведь нужнее всего там не Нифонтов и даже не Женька.

Мне с Афоней поговорить надо. Очень надо. И не думаю, что Николай мне в такой мелочи откажет.

Я бы и сегодня съездил, но вот так, внаглую, напрашиваться неохота. Знаю я отдельских. Ты шаг назад, они три вперед. Ну их…

Но самый главный сюрприз этого дня поджидал меня дома. Точнее — в подъезде. В почтовом ящике.

Это была открытка с видами Праги. Если не ошибаюсь, изображены на ней были какие-то предместья. Центр ее я в свое время со Светкой облазил от и до, мы туда в «медовый месяц» ездили, а вот предместья только из автобуса выдели. Но я их запомнил и сейчас узнал. Там как раз такие то ли дома, то ли замки изображены были — с башенками, красного кирпича и с цветным окнами, которые называются звучным словом «витраж».

А на обороте имелось всего несколько слов, написанных от руки. Причем непонятных мне совершенно, потому что язык был не русский и даже не английский. Вот тут мне и стало не по себе. Опять. И все утренние мысли развеялись как дым.

Ясно ведь, от кого открытка пришла. И что ничего доброго он там не написал — тоже.

Я стоял и смотрел на послание, хотя давно бы следовало пойти к лифту и подняться на свой этаж.

Но я таращился в открытку и пытался понять, что означает «Aetate fruere, mobili cursu fugit».

Я даже не заметил, как в подъезд вошла Маринка и заглянула мне через плечо.

— О, латынь, — сообщила мне она прямо на ухо, отчего я вздрогнул и чуть не подпрыгнул. — Мертвый язык. А совет хороший. Я его еще с института помню, у нас один препод на латыни повернут был капитально.

— Какой совет? — немедленно уточнил я.

— Так вот, — соседка вынула у меня из рук открытку. — «Пользуйся жизнью, ибо она быстротечна». Очень мудро, очень правильно. Как там у классика? Человек не просто смертен, а внезапно смертен. Сегодня не выпил бокал вина, а завтра все, возможности такой уже не будет. Да чего далеко ходить. Сегодня днем один перец вместе с машиной в Москва-реку свалился на глазах у любезнейшей публики. С управлением не справился. Стопроцентный несчастный случай, причем глупейший. Но не это главное. Главное — все у дядьки было, и что теперь? Шиш с маслом. Кстати — я про него слышала на «Магическом противостоянии», его там хорошо знали. Никандр, один из самых крутых московских магов, победитель первого сезона шоу.

Никандр. Вредный старикан, трубно сопящий носом и с бородой