Процитированная выше записка Р. Руденко и В. Семичастного итожится ясным предложением «возбудить в отношении него уголовное дело, провести тщательное расследование и принять соответствующие меры изоляции Тарсиса, исключающие его общение с иностранцами»[2887]. Свои визы «Согласиться» поставили на этом предложении сразу шесть секретарей ЦК: П. Демичев, А. Шелепин, Д. Устинов, Н. Подгорный, Ю. Андропов, А. Рудаков, — и дело, надо думать, действительно закончилось бы изоляцией Т.

Но тут буквально через три недели были арестованы А. Синявский и Ю. Даниэль — и власть переиграла. «Перевертышей» Абрама Терца и Николая Аржака решено было предать показательному суду, а

что касается Тарсиса, то во изменение ранее принятого решения о его аресте с целью последующего принудительного лечения, в настоящее время представляется более правильным разрешить ему выезд из Советского Союза за границу с закрытием обратного въезда[2888].

Так и поступили — 7 февраля 1966 года Т. разрешили выехать в Англию по приглашению Лестерского университета, а 19 февраля лишили советского гражданства «за проступки, порочащие гражданина СССР»[2889]. Организовано было и пропагандистское сопровождение — 8 февраля в «Комсомольской правде» А. Сахнин, будто и не зная об уже принятом решении, от своего имени посоветовал властям «не судить этого слабоумного, а просто взять и выслать его за границу, туда, где его согласятся принять…»[2890]. А 18 февраля М. Стуруа в «Известиях» приветил его статьей «Мистер Тарсис за границей».

Дальнейшее уже не так интересно. Т. пожил в Англии, в ФРГ, потом осел в Швейцарии, женился там на местной молодке и продолжал километрами писать романы, рассказы, стихи, публицистические трактаты, лишь малая часть которых нашла издателя. А о переизданиях в постсоветскую уже эпоху и говорить нечего.

Итог читатели могут подвести сами. Либо присоединившись к словам А. Твардовского: «…Кто сейчас вспомнит о книжонках и разухабистой писанине Тарсиса?»[2891] Либо приняв во внимание позднейшую оценку В. Батшева: «И своими произведениями, и своей общественной деятельностью Тарсис войдет в историю освободительной борьбы как один из первопроходцев духовного раскрепощения и возрождения современной России»[2892].

Либо попытаться совместить оба эти вывода.

Твардовский Александр Трифонович (1910–1971)

Рассказывают, что на выпускных экзаменах в ИФЛИ (1939) Т. достался билет с вопросом о поэме «Страна Муравия».

Это легенда, конечно. Но вот и факты: еще до выпуска, в январе того же 1939-го ему, среди самых значимых персон советской литературы, выдали орден Ленина, а в 1941 году Сталинскую премию 2-й степени опять-таки за «Страну Муравию». И с фронта боевых действий Т. вернулся, как немногие из поэтов-журналистов, в звании подполковника, прибавив к ордену Красной Звезды (1940), полученному в советско-финской кампании, два ордена Отечественной войны. А дальше снова Сталинские премии — и за «Василия Теркина» (1946), и за «Дом у дороги» (1947). Т. вводят в состав редколлегии «Литературной газеты» (1946), избирают депутатом Верховного Совета РСФСР (1947)…

От заушательской критики тогда и это, впрочем, не спасало. Так, на записки «Родина и чужбина» (Знамя. 1947. № 11–12) главный редактор «Литературной газеты» В. Ермилов откликнулся статьей с выразительным названием «Фальшивая проза» (20 декабря 1947 года), а Б. Рюриков (Комсомольская правда, 15 января 1948 года) с Л. Субоцким (Новый мир. 1948. № 2) и вовсе расценили прозу поэта как «плод политической ограниченности и отсталости»[2893].

Однако «Правда» промолчала, нападки пригасили[2894], да и В. Ермилов, объясняясь с членами литгазетовской редколлегии, поспешил заверить, что у него «нет более близкого и любимого поэта в советской литературе, чем Твардовский»[2895]. Статус лучшего, талантливейшего за Т. тем самым сохранился: ему единственному из русских стихослагателей доверили прочесть оду в честь 70-летия вождя на торжественном собрании в Большом театре[2896], его на XIX съезде избрали членом Центральной ревизионной комиссии КПСС (1952). Самое же главное — в 1950 году Т. неожиданно для себя стал главным редактором «Нового мира», и, — вспоминает Б. Закс, —

эти первые четыре года его редакторства, в сущности говоря, были его редакторским университетом, потому что он пришел совершенно неопытным человеком, ничего не зная о технике издания журнала и т. д. У него было одно только желание: не печатать плохое и печатать как можно больше хорошего[2897].

Намерение славное, но в отношении к чужим стихам Т. был всегда очень уж избирательно переборчив, а качественной прозы на каждый номер в те затхлые годы было не набраться. Выручить, и это вполне совпадало с его гражданской позицией, могли только прямые публицистические высказывания. И они — не сразу, совсем не сразу, — но в «Новом мире» пошли: В. Померанцев «Об искренности в литературе» (1953. № 12), М. Лифшиц о дневниках М. Шагинян (1954. № 2), Ф. Абрамов о людях колхозной деревни в послевоенной прозе (1954. № 4), М. Щеглов о «Русском лесе» Л. Леонова (1954. № 5).

Да и задержанная тогда на пути к печати поэма «Теркин на том свете» была таким же непозволительно прямым высказыванием. В итоге Т. увольняют, но он продолжает вести себя так, как другим не разрешено, — например, публикует в сборнике «Литературная Москва» (февраль 1956 года) главу «Друг детства», где едва ли не впервые в советской литературе сказано о репрессиях и репрессированных сталинской поры. И в составе кадрового резерва его держат по-прежнему. Если вольнодумные кооператоры, объединившиеся вокруг «Литературной Москвы», прочат его на роль главного редактора затеянного ими журнала «Современник»[2898], то и власть предлагает ему новые назначения — сначала в возрождавшуюся, но так и не возрожденную «Красную новь»[2899], затем в «Октябрь»[2900] и наконец, весной 1958-го, снова в «Новый мир».

Началось нехорошо — с необходимости печатать отказное письмо Б. Пастернаку, составленное еще предыдущей, симоновской редколлегией журнала, о чем, — как рассказывают, — Т. впоследствии сожалел и больше никогда в грязные дела не ввязывался: как сказано в докладной записке Д. Поликарпова, на заседании 27 октября 1958 года, где Пастернака исключали из Союза писателей, Т. не был «по болезни»[2901], осуждать А. Синявского и Ю. Даниэля в феврале 1966-го отказался, на партийном собрании в «Новом мире», где полагалось одобрить оккупацию Чехословакии в августе 1968-го, тоже демонстративно отсутствовал.

Антисоветчиком, впрочем, он, кандидат в члены ЦК КПСС (1961–1966), никогда не был, искренне веря в возможность улучшить, облагородить и советскую власть, и советскую литературу как отчаянно смелыми публикациями, так и своими особыми отношениями с первыми лицами государства. И надо отметить, что при Хрущеве эти особые отношения срабатывали: так, только с личной санкции дорогого Никиты Сергеевича были опубликованы и глава «Так это было» из поэмы «За далью — даль» (Правда. 29 апреля — 1 мая 1960; Новый мир. 1960.