и то, и другое пользовалось спросом на корпоративном рынке и на подпольщиков закрывали глаза, стараясь при возможности переманить сотрудников мелких фирм на корпоративные оклады.

В этой лаборатории что-то тоже исследовали, но только для виду, чтобы прикрыть закупку дорогостоящего оборудования. Улисса встретил тот «штабной», что руководил агентами на площадке, он стал теперь еще бледнее от усталости и неуверенности. Сказать ему было почти нечего.

– Токсин идентифицирован?

– Точную формулу мы узнаем еще не скоро, это довольно сложное соединение, пока есть только основные элементы. С механизмом его работы еще сложнее. Высокотехнологичная штука. Псевдобелок с механизмом деления. Макровирус. В обычной лаборатории такого не синтезировать, даже если засадить за работу наших спецов.

– Они хотели быть уверены в результате, раз в ход пошли секретные боевые реагенты?

– Да, скорость реакции на нервных окончаниях поразительная. Мышечная ткань блокируется специфическими восстановительными реакциями на сарколемме и базальной мембране. У обычного человека не было бы шансов.

– Обычный человек умер бы и от стольких переломов. Значит, он боролся?

– Да. Мы не обнаружили термических следов на осколках черепа.

– Зато обнаружили чрезмерное окисление.

– Как вы узнали?

– Догадался. Следы ионизации в пробах воздуха. Озон. Вот тебе и окисление. Так? Ладно.

Улисс потер виски, собираясь с мыслями.

– Баллистическую экспертизу ампул провести по полной программе. Мне нужен производитель. И еще – все агентурные сведения, в каких лабораториях ведутся исследования с подобными псевдобелками. Остальное оставьте, и так все понятно.

Нужно с этим быстро разобраться, очень быстро, как можно быстрее. И почему так себя ведет Ромул? Он должен был хоть на секунду оторваться от своих планов, ведь их так мало, так мало, и гибель каждого из них… Непонятно. Это кризис, черт побери, это кризис.

Мне нужно тело.

Он не произносил это вслух, но люди вокруг словно разом почувствовали незримый приказ. Комнаты опустели, даже освещение будто угасло, стало тусклым, едва намечая тени предметов.

На белом лабораторном столе лежал завернутый в серебристый кокон предмет. От него отчетливо веяло холодом, как от стылой мертвой железки, забытой кем-то на теплообменнике охладителя, впитавшей жуткий нездешний мороз и теперь отдающей его окружающему миру.

Армаль при жизни был теплым, почти домашним. Он был самым человечным из них, в нем почему-то осталась доброта и мягкость, которых Улисс себе позволить не мог. А теперь… вот так. Нужно было что-то сказать, пусть самому себе, пусть просто так, для очистки совести – последнего эмоционального императива, который Соратники ни при каких обстоятельствах не могли себе позволить утерять. Но слова не шли. Улисс вдруг ясно почувствовал, почему он должен раскопать это дело. Не ради Корпорации или успешного старта «Сайриуса», не ради смутного будущего, которое у человечества было и не было. Нет.

Он должен Армалю, его памяти, а еще он должен самому себе. Той полузабытой части своей души, что оставалась человеком, а не машиной для приведения в действие планов Ромула. Нужно найти убийц Армаля, принести их имена и спросить. Ромул не уклонится от встречи, не сможет. Он будет должен сам спеть похоронную песню всем тем, кто еще погибнет.

Улисс шагнул к телу, раздирая прочную скорлупу термостата. Ему нужно поговорить, поговорить с Армалем так, как не говорил с ним при жизни никто.

Армаль оставил на убийце метку. Нужно увидеть ее, почувствовать и не пропустить под сотней самых изощренных личин. Ромулу нужны ответы, он чужд личной мести. Но Улисс был воином, и ему нужен был взгляд врага. Последний. Для одного из них. Двоих.

Улисс очень долго был одинок. С убийцей их станет двое. Целый космос посреди сырого бетона городских высоток. Они. Да, они. Вместе, до конца.

Кора появилась в моей жизни неожиданно, в то тревожное время, когда начались мои неприятности. Утром я не знал, что еще выкинет очередной день, а на улице бушевала вышедшая из-под контроля природа. Мощные циклоны лета 2080 года проносились над Европой, вгрызаясь в глыбы мегаполиса, делая нашу жизнь все более невозможной. Снижение урожайности, инфляция официальной валюты – все кричало о том, что «спокойные семидесятые» заканчиваются. Кликуши Корпораций продолжали разрушать последние остатки государственного самоуправления, расслоение общества принимало такие формы, что люди буквально были готовы рвать друг другу глотки – не только в жилых многоквартирниках окраин, но и во внешне благополучных университетских городках. Но мне, шестнадцатилетнему, было не до разговоров о надвигающемся хаосе под пятой у Корпораций, и без того контролирующих все и вся – хотя в школе очень любили покричать на собраниях под присмотром учителей, я думал только об очередном приступе, заставшем меня по пути домой. Если бы я знал, в какой ад выльются эти первые позывы моего истинного естества.

Инстинкт, просыпающийся во мне, как во всяком загнанном звере, требовал найти точку приложения моих новообретенных сил, смысл собственной жизни. Я помогал матери, но она уже была так замкнута в себе, что едва отвечала на мои попытки установить с ней хоть какой-то контакт. Мартин тоже упорно держал меня на расстоянии, пресекая мои потуги поместить его образ на место погибшего отца. История четырехлетней давности никуда не делась, я ловил на себе его странные взгляды, но разговаривать со мной он не желал, избивая меня раз за разом в тренировочном зале. Пару раз это заканчивалось плохо, но один раз и я сумел его достать, так что Мартин два месяца ходил в шине, став с тех пор со мной осторожнее.

В последнее время он вообще стал куда-то так часто пропадать, и мне оставалось только гадать, что происходит. Никто из моих школьных приятелей или знакомых по занятиям у Мартина не был мне достаточно близок, а угловатые фигурки одноклассниц вообще вызывали во мне только настороженность, все они казались мне полными дурами, думающими только о дискотеках и палочке какой-нибудь в меру приятной курительной гадости.

Кажется, я уже вполне ощущал себя особью мужского пола, но осознание это лишь добавляло мне хлопот. Меня тянуло уцепиться хотя за кого-то в этой жизни, прорвать многолетний круг молчания, выговориться, но любая такая попытка натыкалась на грубую реальность – я никому не был нужен со своими проблемами, играть в любовь я не умел и не хотел, чужие же проблемы в нашем мире уже давно никому не были нужны. Я наблюдал в окружающем меня мире городских молодежных банд такие кошмарные примеры того, что у нас называлось «волочиться за юбкой», что я раз и навсегда решил, что все это – не для меня, по крайней мере здесь,