13 января 1949 г. Черчилль вернулся в Англию, а через полтора месяца снова отправился в Европу, чтобы выступить в Брюсселе в поддержку создания Европейского суда по правам человека. Выступая 26 февраля, он сказал, что должны существовать какие-то средства, с помощью которых такие события, как недавний арест и тюремное заключение кардинала Миндсенти в Венгрии, должны подвергаться независимому расследованию. «Сторонники объединения Европы, – сказал он, – не могут быть удовлетворены разделением Европы на свободную и несвободную: в Европе, к которой мы стремимся, должна быть объединена вся Европа».

В марте Черчилль планировал посетить Соединенные Штаты. У него было приглашение выступить в Массачусетском технологическом институте. По пути он хотел с лордом Бивербруком заглянуть на Ямайку. Но Клементина воспротивилась поездке на Ямайку, как она написала ему 5 марта, «в момент сомнений и разочарований наших сторонников». Действительно, рядовые члены Консервативной партии все громче выражали недовольство правлением лейбористов; было недовольство и Черчиллем как лидером партии. Многие тори считали, что его руководство недостаточно твердое и решительное. Это выяснилось в результате множества ланчей, которые устроила Клементина, специально чтобы муж имел возможность встретиться с возможно большим числом «заднескамеечников». «Поездка с Бивербруком, – предупреждала она, – приведет к нарастанию разочарований. Это расценят как циничное оскорбление партии. Ты часто дразнишь меня, – продолжала Клементина, – но, поверь, я очень хорошо чувствую такие вещи. Я не против того, чтобы ты отказался от лидерства в партии, когда дела идут хорошо, но мне очень неприятно, когда к тебе относятся с недоверием и недовольством. Своими скромными средствами я пыталась помочь – ланчами с политиками, визитами в Вудфорд, присутствием на твоих встречах с избирателями. Но сейчас меня охватывает разочарование. Я все отчетливее понимаю, что ты делаешь только то, что необходимо, чтобы пребывать во власти. Но этого уже недостаточно в наши трудные, тревожные времена».

Черчилль прислушался к совету жены. «Сейчас непростая политическая ситуация, – написал он Бивербруку пятью днями позже, – и, похоже, мне нельзя уезжать слишком надолго». 18 марта на лайнере «Куин Элизабет» он отправился в Нью-Йорк. Прошло почти ровно пятьдесят пять лет с тех пор, как он впервые пересек Атлантику.

Выступая в Нью-Йорке 25 марта, Черчилль высоко отозвался о недавно подписанном Атлантическом пакте, предшественнике Организации Североатлантического договора – НАТО. «Американский народ, – сказал он, – принял его, потому что понял, что обратного пути нет. Если мы объединим нашу удачу и наши судьбы, думаю, у вас не будет повода пожалеть об этом. Пакт необходим, потому что вам нужно не только убедить советское правительство, что вы являетесь превосходящей силой, но что вас, в случае необходимости, не удержат никакие моральные соображения от применения этой силы с полной безжалостностью. И это величайший шанс на сохранение мира, вернейший путь к миру. Коммунистам придется пойти на сделку».

Черчилль сказал, что Европа могла «коммунизироваться» уже некоторое время назад, и тогда Лондон мог опять подвергнуться бомбардировкам, если бы не сдерживающий эффект атомной бомбы в руках Соединенных Штатов. Он повторил эту мысль через несколько дней в частной беседе с Трумэном в Белом доме. Он призывал президента объявить публично, что Соединенные Штаты действительно готовы применить атомную бомбу для защиты демократии. 31 марта, перебравшись в Бостон, он выступил в Массачусетском технологическом институте, ради чего, собственно, и приехал в Америку. «Мало кто мог предположить, – говорил он, вспоминая 1900 г., – что в век «простого человека», как его называли, самой характерной чертой станет такое массовое убийство простыми людьми друг друга и такими изощренными средствами, каких не было и за пять веков человеческой истории. Коммунизм, – сказал он, – сейчас произвел фундаментальный раскол с остальным человечеством. Но я не верю, что какой-то народ можно вечно удерживать в рабстве. Пропагандистская машина может забить ложью мозги нескольких поколений, но душу человека, находящуюся в трансе или замороженную в течение долгой ночи, может разбудить одна искра, прилетевшая бог знает откуда, и тогда в один момент рухнет структура, основанная на лжи и насилии».

«Целью и идеалом нашего времени, – продолжал Черчилль, – являются дружеские отношения с Россией. Однако, если начнется война нервов, пусть наши нервы окажутся крепче, а наша убежденность – сильнее. Если мы будем вместе настойчиво двигаться вперед, не будем давать никаких поблажек тирании и злодеяниям в любой форме, то выяснится, что наши нервы и наша цивилизация крепче – и мир будет сохранен».

7 апреля, когда Черчилль возвращался в Британию на борту «Куин Мэри», Трумэн сделал заявление, которое просил Черчилль. Он сказал, что «без колебаний» применит атомную бомбу, если это будет необходимо для безопасности Соединенных Штатов или если на кону будет судьба демократии во всем мире. «Это заявление, – сказал Черчилль одному другу по возвращении в Лондон, – будет способствовать делу мира, я в этом не сомневаюсь». Трумэну же через два месяца он написал: «На меня произвело глубокое впечатление ваше заявление о том, что вы не побоитесь применить атомную бомбу в случае необходимости. Уверен, это лучше, чем что-либо другое, послужит предотвращению катастрофы третьей мировой войны».

Необходимость объединения демократических сил повлияла даже на отношение Черчилля к Индии. Менее чем через два года после принятия билля о независимости Индии он согласился с новым предложением лейбористов: Индия может остаться в Содружестве как независимая республика. «Не сомневаюсь, – писал Черчилль одному из старейшин Консервативной партии лорду Солсбери 28 апреля, – что наш долг – сделать все возможное для успеха новой системы наших взаимоотношений». В этот же день в палате он говорил о том, что «вполне возможно создать новые гармоничные отношения с Индией и, возможно, с большей частью Азии».

Партия одобрила решение и приветствовала Республику Индия в составе Содружества. Фельдмаршалу Смэтсу, который возражал против этого, Черчилль написал месяц спустя: «Когда я задаю себе вопрос, хочу ли я, чтобы они были с нами, или лучше отпустить их на все четыре стороны, мое сердце отвечает: «я хочу, чтобы они были с нами». Неру действительно демонстрирует благородство после шестнадцати лет тюрьмы». Он полагал, что даже Бирма, против независимости которой он еще сравнительно недавно выступал, может сейчас найти место при новом раскладе сил. «Возможно, Бирма сможет вернуть билет второго класса, – писал он лорду Солсбери. – Я бы это приветствовал. Вероятно, вы помните трудности, с которыми я столкнулся, призывая партию голосовать против закона о независимости Бирмы. И сейчас, после всех своих трагедий и страданий, многие бирманцы, наверное, должны пожалеть о счастливых днях королевы Виктории. Впрочем, – добавил Черчилль, – возможно, это пустые мечты старика».

Летом Черчилль отправился в Италию в компании большого количества секретарей и коробок с бумагами, чтобы продолжить работу над четвертым томом мемуаров. С ним поехали Клементина, генерал Исмей и Билл Дикин. Сначала они обосновались в Гардоне на озере Комо, а потом в Карецце. Но рабочий отпуск пришлось прервать в середине августа: Черчилль поехал на инаугурационное заседание Совета Европы как глава британской секции парламентской оппозиции. Правительственную секцию возглавлял Герберт Моррисон. Один из делегатов, коллега Черчилля по партии Гарольд Макмиллан, был поражен тем, насколько легко Черчилль освоился в новых условиях и вписался в самый дух политических дебатов. «Он ходил, со всеми беседовал, заходил в курительную комнату, и постоянно старался завоевать симпатии своих новых коллег – парламентариев». Четыре дня Черчилль развлекал французских, бельгийских, голландских и итальянских делегатов на своей вилле. Затем, выступая с речью 17 августа, он призвал Совет Европы действовать как «европейское объединение в Организации Объединенных Наций». Потом, оглядев зал, он театрально воскликнул: «А где же немцы?»