ДИАНА. О! Откуда такие новости? Кто сказал?

НИНА.Да… Это ваши тут баяли. Я слушаю, а че.

ДИАНА. Театр, серпентарий. Клубок змей то есть.

НИНА. А тут, на острове и вокруг, не клубок? Что ни двор, то Гомор, что ни дом, то Содом.

ДИАНА. Люди! Человеческое, слишком человеческое.

НИНА. Тут вообще вокруг на моторках ездиют, смотрят, где что взять. Уеду на полдня, всё увезут. Стекла, рамы, умывальники. Трубы сдадут в металлолом, алкаши. Провода срежут. Картошки выкопают.

ДИАНА. Я послежу.

НИНА. Последит она! Вы же не догоните. Вы же не ходите вообще!

ДИАНА. Сентябрь уж наступил…

НИНА. Ну.

ДИАНА. Распалась связь времен…

НИНА. Когда ваш концерт тут устраивали, потом на кухне мне сказали, что жаль, Нина Ивановна, вас не было. Я с помоями уплыла, потому что знала, что потом будет банкет и людям некуда будет выкидать отходы.

ДИАНА. Да, так трогательно, все собрались. Юбилей, так сказать.

НИНА. И сколько вам, сколько исполнялось, вот скажите?

ДИАНА. Да я уже сказала, сто пятьдесят. Даже Григорий Петрович с супругой приплыл.

НИНА. Он это ко внучке. Вот его внучка – это… (Хекает.) Не могу даже сказать при женщине.

ДИАНА. Вы можете быть со мной совершено откровенной, Ниночка. Я никогда никому не скажу. Все говорят мне, а я молчу. О нашем председателе, Григории Петровиче, ни слова, ни звука! А рассказывали многое.

НИНА. Григорий Петрович святой мужчина, так ему и передайте, если когда-нибудь его увидите. Как он об вас хлопотал!

ДИАНА. Вы считаете?

НИНА. А вы что, не знали?

ДИАНА. Ну никаких совершенно сведений.

НИНА. Перед своим последним уходом.

ДИАНА. Он что… тоже? (Крестится.)

НИНА. Он уехал в отпуск, потом он ляжет в больницу, потом в санаторий на два срока… Как всегда в сентябре. Как он председатель наш.

ДИАНА. Ах вот оно что… Вон как… Слава богу.

НИНА. Богу слава, а мне-то что? Теперь вот я одна с вами тут возжаюсь. На мне всё, даже с лишним. Зачем? Почему? Воду включаю, свет расходую, на лодке туда-сюда мотаюсь. Зачем? Картошку выкопаю, всё ведь! Уехала! А тут вы сидите как пень. Вы куда потом?

ДИАНА. Но я же не знала, что Григорий Петрович до весны ушел!

НИНА. Теперь знайте. Он вообще собрался на пенсию. С декабря приходит новое руководство.

ДИАНА. Кто?

НИНА. Кого-то присылают с Удмурдии.

ДИАНА. Я спокойна, я совершено спокойна.

НИНА. Надо мне всё, отключать воду и электричество. Придется уж.

ДИАНА. Воду я могу брать из реки… ведро есть.

НИНА. Ведра нет, ваше это – мое.

ДИАНА. Но у меня есть пятилитровая канистра пластмассовая. А?

НИНА. В ней не вскипятишь воду-то.

ДИАНА. О. Ничего! Принести воду – это главное. У меня есть консервы, банка фасоли. Полкило. Это то, что я сама сюда привезла.

НИНА. Не докажете.

ДИАНА. И не надо, тут не суд и не следствие. Я фасоль употреблю в дело. А в этой баночке из-под нее буду кипятить чай! Спички есть. Три коробка мне оставили.

НИНА. Мне оставили!

ДИАНА. Я вам отсыплю. Свечки даже есть. С именинного моего торта.

НИНА. Это зачем?

ДИАНА. Ночью-то… Свечку зажжешь… Сухого хвороста собрать… Костер развести… Греться…

НИНА. Зачем. Дожди пойдут. Обещалися. Никакого костра вы мне тут не разводите. Да я ваш домик заколочу. Не беспокойтеся.

ДИАНА. Да! Отговорила роща золотая… Березовым веселым языком. И журавли, уныло пролетая… Так сказать…

НИНА. Ну я прям не знаю, что бы для вас сделала. Вы так стихи читаете!

ДИАНА. Я народная артистка.

НИНА. А Глебову вы знали?

ДИАНА. Она у меня училась.

НИНА. А Ермолову?

ДИАНА. Смотря какую. Машу знала.

НИНА. Она еще в сериале снималась… До вас тут жила со своим бойфрендом, у них гражданский брак. А у бойфренда этого оказалась тоже жена с сыном, приезжала, устроила мордобой. Я подошла на грохот, она стучит к ним в дверь, в руке ножик такой столовый, тупой. Берет камень, хочет разбить мне окно ихнее.

ДИАНА. Мне рассказывали.

НИНА. Я ей говорю, что хотите, но портить имущество не дам. Громко говорю так, звоните кто-нибудь в милицию. Пусть плывут сюда, на хулиганство. Я не дам вам стекла бить и дверь выламывать. Это пустой домик. Отсюда вчера выехали. Она кричит, да откройте же. Они там, она кричит, я слышу, затаилися. Она слышит, как они затаилися, видали? А я ей: ты тут никто распоряжаться! Я ей тихо так говорю, а она меня ударила ногой, почти что, так замахнулась. Я: я директор, все свидетели, она мне ногой угрожала. Она: ёханый ты директор. Говорю: все, кто слышал, будете свидетелями. Мордобой и оскорбления. Все по домикам попрятались. Заперлись.

ДИАНА. В тяжелые моменты никого не дозовешься, вы правы.

НИНА. Стекла бить вам не дам, говорю ей тихо, мне потом как вставлять, с имуществом возиться. Мальчика своего постыдились бы. Ребенка зачем вы привезли позорить? Он вам не простит. Она ему кричит – кричи: «Папа, открой немедленно, маму бьют». Кто тебя ударил-то, зараза! Руки марать. Она опять – кричи: «Папа, открой, у мамы плохо с сердцем!» Артистка. Покричала, ей валидола принесли, воды, они сели на лавочку, вечером уплыли. А эти насиделись вдвоем в домике, пять часов ни в туалет, никуда. После этого они друг дружке опротивели, разошлись совсем. Но и домой он к той жене не вернулся, нашел третью бабу.

ДИАНА. Как это жизненно.

НИНА. Жизненно не то слово! Скотство одно. Тут, господи помилуй, живешь, всего наглядишься. Внучка самого Григория Петровича. Я ему так и не сказала. Бандитов каких-то привезла, два домика заняла. А люди за путевками давятся, с января подают заявления.

ДИАНА. Да, тут чудесно! Такой дивный остров… Белый песочек, чисто… Река… Закаты…

НИНА. Вы вот заметили, какая чистота. Я весь мусор сжигаю, все по кустам собираю ихнее. И по новейшей технологии, в железную бочку и оставляю на две недели. И прикапываю! Ночное золото называется. И с огорода мы всю зиму живем! Я триста шестьдесят восемь банок закатываю! Имея в виду и сноху и этого зятища с его сестрой и матерью. Но где это хранить! Сегодня весной десять последних банок того года украли из погреба.

ДИАНА. Пока что я присмотрю, пока я тут. Не волнуйтесь.

НИНА. Да я скоро все перетаскаю к себе. Горе в чем: мои банки зять любит взять. Они там гостей зовут и всё буквально сметают! И банки выкидает в мусорку! Мои банки!