«Тоже мне, Заратустра», — подумал журналист, выдвигая из-под стола ногу, обутую в бутсу от Дирка Биккембергса. Привычной для него формой взаимодействия с окружающей средой являлась снисходительная ирония. Поэтому он сказал следующее:

— И все же, насчет этой рекламной кампании... Ведь известно, что в определенных кругах вас называют Миха-Лимо...

— Все — берег, но вечно зовет море, — вдруг продекламировал Миха. И улыбнулся.

— Что?

— Это Готфрид Бенн, немецкий поэт.

— Допустим. Но...

— Знаете, что он хотел этим сказать?

— Надеюсь, вы меня просветите. Однако вернемся к рекламной кампании. Не секрет, что в определенных кругах вас зовут МихаЛимо...

— Я тебе уже ответил, браток, — остановил Миха повторную попытку журналиста, и в его веселом взгляде на миг сверкнул ледяной огонек. Всего лишь на миг голубой искоркой проскользнуло нечто, и оно было холодным, как лед из бездны. Рот интервьюера захлопнулся.

...Сейчас истекала пятая минута после просмотра блокбастера «Матрица». Миха-Лимонад у стойки бара ждал свой заказ — плитку шоколада. Особа с глянцевым журналом уже успела обменяться с ним взглядом и ни к чему не обязывающей улыбкой, прежде чем вновь погрузиться в свое бестолковое чтение, но Миха знал, что находится в поле ее периферийного зрения, поэтому просто прямо смотрел на нее. Она больше не поднимала головы — равнодушие и неприступность у нее выходили неплохо, лишь на щеках заиграл едва заметный румянец. Да и журнальные развороты вдруг потребовали более значительной концентрации. Миха получил шоколад, расплатился, забрал сдачу и направился к девушке. Ее реакцией на Михино приближение стало полное, даже несколько нарочитое отсутствие реакции. Миха остановился. Улыбнулся. Произнес своим фирменным хриплым, обезоруживающим девушек, голосом фразу Ницше по поводу мужского смеха и пищеварительного тракта. Она оторвалась от журнала; в больших карих глазах нечто, принимаемое ею за недоумение:

— Простите?

Миха видел ее зрачки: после недоумения должно появиться изумление. Он немного склонился к ее лицу: небрежность и в то же время какая-то атавистическая грациозная галантность, — дистанцию он чувствовал великолепно.

— Я никогда не видел такой красоты и такой сексуальности. Ты сразила меня. Ты самая красивая девушка Москвы. — Голос стал еще более низким и хриплым. — Больше всего я хочу прикоснуться к твоему телу губами.

— Что?!

Теперь изумление уже не выглядело притворным.

— Может, я потерял голову, но больше всего я хочу довести тебя до оргазма.

Зрачки расширились, застыли: осторожно, сейчас можно схлопотать по роже. Пауза, ее надо выдержать, сейчас все и решится. Если она произнесет хоть слово, то по роже уже не будет. Ее ресницы дрогнули.

— Ты... вы...

Шок, изумление, но и что-то еще. Что-то, чего Миха никогда бы не спутал.

— Я хочу трахнуть тебя, целовать твою грудь и все твои сладкие места. Кончить с тобой одновременно. И я сделаю это, как только ты позволишь.

Она смотрела на него; потом ее губы разомкнулись. Она выдохнула. И ей пришлось признать, что все это происходит на самом деле. Румянец на щеках уже больше ни от кого не скрывался. Она качнула головой, отвела рукой волосы:

— Ничего себе... — Эти слова дались ей не без труда, Михе удалось ее впечатлить. Она кашлянула: — Ты всегда так знакомишься, или сейчас особый случай?

Ее глаза весело заблестели. Миха склонился к ней еще ниже и произнес вкрадчивым бархатным голосом:

— Решай сама.

Через полчаса он уже брал ее сзади в номере небольшой частной гостиницы, который снимал специально для любовных свиданий. Все свои авансы они выполняли сполна. День начал складываться неплохо.

Чуть позже она спросила:

— А ты кто?

— Человек, — Миха-Лимонад пожал плечами.

— Ну, в смысле... чем ты занимаешься?

Миха отломил кусочек шоколада, протянул руку к ее рту, провел шоколадной полоской по ее губам. Она откусила половинку, но Миха отправил ей в рот остальное и еще два своих пальца. Подождал, пока она проглотит угощение, извлек руку, посмотрел на свои влажные пальцы. Затем сказал:

— Граблю бензоколонки.

— У-гу... Бандюга.

Миха усмехнулся:

— Я занимаюсь словом.

Ее взгляд говорил о том, что подобное она уже слышала не раз. Такой взгляд мог предварять последующее разочарование и скуку. Михе было все равно. Все же он добавил:

— В поэтическом и прикладном смысле.

— В поэтическом?!

— Порой они меняются местами. Смыслы.

— Это как?

— Подпитываются энергией друг друга.

— Забавно...

— Ты тоже ничего.

— У-гу... Разбойник и поэт.

Собственно говоря, это могло быть правдой.

Так оно почти и было.

* * *

Еще чуть позже она спросила:

— А у тебя есть мечта?

— Мечта?!

— О чем ты мечтаешь?

— Ам... Конечно. Я хочу сменить тачку.

— Нет — мечта?

— Именно. Я хочу пополнить свой автопарк последним BMW седьмой серии. В президентской комплектации. Бэха... Или, иначе, Бумер.

И это также было правдой.

* * *

А главный продавец BMW в городе, Дмитрий Олегович, сидел в своем просторном кабинете и уныло смотрел в окно. По стеклу бежали капли весенней воды... запах спелых арбузов... Были заморозки, навалило нового снега, но вот теперь таяние, вроде окончательное. Эта весна подзатянулась. Чего уж говорить, здорово подзатянулась. В тот момент, когда секретарша Юленька (секретарь-референт Йу-у-у-ля... Как они с Юленькой тешили друг друга в этом самом кабинете! Когда это было — вечность тому?) постучала в дверь, Дмитрий Олегович думал, что у него вот-вот должна открыться язва. Эта ватная, сосущая пустота в районе желудка...

Юленька застыла в дверях, молчала. Дмитрий Олегович перестал интересоваться каплями воды на стекле. Вздохнул, обернулся к девушке и понял, что уже знает причину ее появления. У них с Юленькой теперь своя маленькая тайна. Такой небольшой шалаш для двоих, только к их легкой служебной интрижке это не имеет никакого отношения.

Или имеет?!

Дмитрий Олегович откинулся к спинке кресла и выжидающе посмотрел на девушку. Юленька кивнула. И от тихой покорности этого движения Дмитрий Олегович вновь почувствовал ватную пустоту в районе желудка.