Введение

Где-то между апрелем и сентябрем 1776 года князь Михаил Михайлович Щербатов — философ, придворный, сенатор, публицист, историк, «ученик западного Просвещения» и «рационалист par excellence»[1] — пишет эссе под названием «О супружестве российских царей», приводя вымышленный разговор между двумя знакомыми (министром и гражданином), которые жарко спорят о втором браке наследника престола, цесаревича Павла Петровича (будущего императора Павла I)[2]. Этот диалог происходит сразу после смерти первой жены цесаревича Натальи Алексеевны (урожденной Вильгельмины Луизы Гессен-Дармштадтской). Она умерла после первых родов 15 апреля 1776 года. Смерть ее и младенца стала ударом для цесаревича, влюбленного в жену, и раздосадовала его мать, императрицу Екатерину Великую, так как она надеялась, что молодожены быстро произведут на свет детей, чтобы не дать угаснуть вымирающей династии Романовых. Очевидно, горюющему наследнику не оставалось ничего иного, кроме как собраться с духом и жениться вновь. Тяжелое положение цесаревича и является причиной, по которой герои эссе Щербатова обсуждают злободневный вопрос: кто будет лучшей женой наследника — иностранная принцесса или русская девушка.

Министр и гражданин Щербатова не ходят вокруг да около:

Министр: Что вы мне кажится сегодня гораздо задумчивее?

Гражданин: Вы, милостивый государь, в том не ошибаетесь, да и думаю, что и всякий гражданин задумчивость мою в нынешнем печальном случае, приключенном кончиною великой княгини, должен со мною разделять.

Министр: Печаль и смущение ваше есть весьма справедливы, и в сей общей печали мы должны токмо желать здоровья великого князя и чтобы второе супружество и щастливейшее разрешение обрадовало Россию.

Гражданин: Я и о сем втором супружестве еще задумываюсь.

Министр: А о чем?

Гражданин: О том, милостивый государь, полезно ли российском государям жениться на чюжестранных принцес[с]ах иль не лучше ли бы было возобновить им древний обычей жениться на своих подданных?

Министр: Мне предложение ваше удивительно, сие уже проблемою почесса не может, что российским государям без крайнаго вреда жениться на подданной своей не можно.

Гражданин: То-то, милостивый государь, меня и смущает, что я, напротив того, думаю, что вредны браки на чюжестранных принцес[с]ах.

Министр: Нет, государь мой, я вам сорок причин представлю для показания полезности браков с чюжестранными принцес[с]ами.

Гражданин: А я льщу у себя вам четыреста представить для доказания пользы браков с своими потданными и для испровержения с чюжестранками, ибо и самые ваши доказательства, отрицательными учиня, в свою пользу обращу[3].

Собеседники сохраняют приветливый и учтивый тон, даже когда спор становится жарким. Но Щербатов вывел образ министра исключительно для того, чтобы последовательно разбить все его доводы. Именно это и делает гражданин.

Первая из «сорока причин» министра — дипломатия. Браки между правителями России и иностранными княжествами важны для выстраивания союзов и усиления государства на международной арене. «Никакое государство без союзов быть не может, а на таком свойстве утвержденный союз есть, конечно, наипрочнейший», — провозглашает министр[4]. Но прежде чем министр смог перейти ко второй причине, гражданин напоминает ему, что даже те государства, которые связаны родственными узами своих правителей, идут друг на друга войной. И более того, замечает гражданин, религия часто встает на пути дипломатического урегулирования:

Принцес[с]ы сильных государей не восхотят переменить своего закона для супружества с наследником России, и потому мы принуждены искать в супруги великому князю из малых германских владетелей дому, каков есть Ангальт-Цербс[тс]кой и Дармштад[т]ский, то скажите ли вы мне, что союз сих домов прибавляет вес России в Европе, а напротив того Россия принужденной себя находит защищать в Германии пользы сих малых князей и чрез сие и сильнейших — без всякой пользы себе неприятелями делать[5].

Итак, дипломатический аргумент отбит, и министр обращается к окружению иностранных принцесс. «Размышления ваши есть небезосновательны, — признает он, — но в супружестве не должен ли каждый, елико возможно, себе равного искать; а, конечно, германские принцес[с]ы владетельных домов более приближаются к состоянию великого князя, нежели кто ис по[д]данных России». Отвечая, гражданин сперва принуждает министра согласиться с тем, что «желательно… чтоб государь щастие свое, верность супружескую и с удовольствием сопряженную любовь к супруге своей имел», а затем утверждает: невозможно быть в таких близких любовных отношениях с невестой, чей облик знаком только по портрету, а характер — по донесениям дипломатов и придворных. Министр отвечает, указывая на недавно умершую великую княгиню Наталью Алексеевну и на любовь к ней цесаревича Павла Петровича. Но гражданин называет это «исключением, а не правилом» и заявляет, что при женитьбе на русской девушке не будет сюрпризов[6]. Царственный жених будет знать все о ее прошлом, родителях, родственниках и друзьях. У него будет возможность взглянуть на нее собственными глазами и самолично расспросить, чтобы узнать о ее умственном развитии и нравственности. «Может историю жизни ее и воспитания знать, чего ему зделать с чюжестранною не можно», — заключает гражданин[7].

Но есть ли среди русских девушек достойные стать женой будущего императора, спрашивает министр, который начинает выказывать растущее раздражение собеседником. «И рабская рожденная душа может ли достигнуть до сего величества, которое престолу пристойно?» На это гражданин отвечает, что вряд ли кто знает, как воспитывали немецкую принцессу в одном из городков Центральной Европы. «Несправедлив был бы бог, естли бы разум, величество души и добродетели разделял токмо на владеющих особ, оставя других людей, токмо яко некоих скотов, без всяких душевных дарований»[8]. Кроме того, продолжает гражданин, простое происхождение русской невесты сделает правителя более чувствительным к нуждам и повседневным проблемам обычных людей. В конце концов, у жены правителя есть обязанность угождать супругу, а поскольку она является его подданной и обязана заботиться о его благополучии, то и справится со своими обязанностями много лучше иностранной принцессы. Жена правителя «имеет должность угождать своему супругу, что яко подданная его и обязанная своим благополучием она лучше может исполнить, нежели чюжестрання принцес[с]а»[9].

Наконец собеседники подходят к наиболее спорному аргументу, к тому, что министр, возможно, считает наибольшей опасностью от невесты-подданной, — родня, которая вслед за ней подтянется ко двору. Эта родня будет занимать высокие должности и наслаждаться всевозможными выгодами от такой женитьбы, паразитировать на ситуации и заботиться только о своих интересах. Но родня — именно та единственная вещь, с которой не связаны иностранки. Они приходят в Россию более-менее в одиночестве, а потому их отцы, братья и дяди никогда не примкнут к той или иной