Иногда Леонардо казалось, что игра цветов — единственное, что делает мир вокруг реальным и осязаемым. Он поймал пучок света, в котором танцевали пылинки, чуть подправил зеркало и раскрыл блокнот — цветные блики начали складываться в картинку по мере того, как он подстраивал линзы и зеркала. Наконец, изображение уменьшилось и приобрело поразительную четкость. Он смог разглядеть доверителя во всех деталях.

Это была дама!

Незнакомка повернула голову, покрытую вдовьей вуалью, к его отцу и тихо разговаривала с ним. Лица он не видел, но судя по отделке из золотого сутажа, вышивкам и нижнему платью из тончайшего заморского батиста, выпущенного в просветы рукавов, она была состоятельной. Небольшие, ухоженные руки и пальцы с розовыми ноготками выдавали в ней представительницу хорошего рода, не имевшего надобности заниматься грубой работой. Судя по состоянию кожи, она уже шагнула за порог юности, но все еще была достаточно молода. Леонардо быстро очеркнул абрис ладоней незнакомки — совершенство их формы не нуждалось в украшениях вроде перстней или запястий. Было заметно, что рукава ее платья имели некоторую неровность цвета, которая могла объясняться осевшей на них белесой дорожной пылью. Должно быть, незнакомка провела много времени в дороге, но ее нужда в содержимом шкатулки была настолько велика, что она не дала себе времени переодеться.

Молодой человек наблюдал, как тонкие пальцы незнакомки отсчитывают оплату. Отец принял деньги и принялся один за одним перекладывать тяжелые золотые флорины в окованный стальными полосами короб, где имел обыкновение хранить наличные средства, сделал запись в приходной книге и взялся писать расписку. Надо признать, его доверительнице был чужд излюбленный грех дщерей Евы — любопытство, она не торопилась поднять резную крышку сундучка, а скрашивала ожидание игрой со своим милым питомцем.

Никогда прежде Леонардо не приходилось наблюдать подобного зверька: он походил на горностая, однако шубка его была белоснежной, без единого черного волоска. Если бы не этот белоснежный цвет, его следовало бы уподобить хорьку — его тельце было таким же гибким и юрким, лапки — когтистыми, а хвост — небольшим и плотным. Он изгибался и привставал на задних лапках, выпрашивая угощенье, дама гладила его и подкармливала засушенными фруктами — мелкие острые зубки вгрызались в каждый новый кусочек, а нос — нежно-розового оттенка, как у домашнего котенка — смешно подрагивал. Зверек выглядел забавным ровно до того момента, как сверкнули его глаза. Они были дьявольского, красного цвета, словно самый адский пламень отражался в них!

Зверек потянулся за очередным кусочком лакомства и прихватил зубами изящный пальчик своей наперсницы зубами, на коже показалась капелька крови, синьора вскрикнула, поспешила убрать животное в плетеную корзину и прикрыла крышкой.

Боясь запамятовать хоть волосок, Леонардо как одержимый бросился делать наброски различных частей тела и положений этого крошеного существа, в котором белоснежная, ангельская чистота соединилась с дерзкой, всепоглощающей страстью. Был ли он похож на свою хозяйку? Возможно ли в этой обители греха, именуемой Флоренция, чтобы страстная любовница сохранила кротость и чистоту в своем сердце? Если бы ему выпала удача повстречать такую женщину, он непременно запечатлел бы ее прелесть, с этим дивным существом в руках, изобразив ее облаченной в пурпур и аметисты…

* * *

Он так увлекся работой, что потерял счет времени, только звук хлопнувшей двери вернул его обратно в реальность. Доверительница покидала отцовский дом! Леонардо остался всего один, призрачный шанс увидеть ее — он бросился прочь из кабинета, миновал пустые темные коридоры, быстрее потоков воздуха, сочившихся из приоткрытых окон, выскочил во двор и успел увидать, как отцовская гостья садится в паланкин. Но прежде чем затворить шторки она на мгновенье приподняла покрывало, посмотрела вверх и улыбнулась зыбкому лунному свету.

Слуги подняли носилки — без гербов, но солидной, дорогой работы и двинулись в темноту городских улиц, впереди и позади паланкина шагали факельщики.

Конечно, отец ничего не расскажет о своей ночной гостье — поручение доверителя для правоведа так же свято, как исповедь для священнослужителя. Но желание проникнуть в секрет маленькой шкатулки снедало Леонардо, еще сильнее ему хотелось снова увидать лицо незнакомой мадонны[5]. Без раздумий он последовал за огоньком факела и углубился в лабиринты городских улиц.

Флоренция славится великолепными палаццо: всякому, кто поставит в черте города каменный дом ценой свыше ста флоринов, даруется гражданство, однако большинство горожан продолжает ютиться в негодящих постройках на узеньких улочках, даже днем солнечным лучам тяжело пробиться сквозь их смыкающиеся кровли, а в предрассветный час здесь такая темень, словно глаза выкололи. Леонардо, оскальзываясь на помоях и блевотине, спотыкаясь о мусорные кучи, наконец, наткнулся на строительные мостки и чертыхнулся — свет факела исчез во мраке.

Улица впереди была пуста!

* * *

Леонардо остановился и прислушался, пытаясь разобрать звук шагов, но возня и поскуливание бродячих собак, учуявших крыс в груде отбросов, заглушали все прочие звуки. Он свернул в ближайший проулок и уперся в глухую стену, которая была выше человеческого роста. Пришлось прибавить шагу и возвратиться назад — все напрасно! Ни следа процессии, ни проблеска света за окнами, ни редких фонарей у дверей поблизости не наблюдалось. Обитатели кварталов радовались редкому выходному и разбрелись по набережным и площадям — распивать дрянное вино, горланить песни да глазеть на фейерверки, карнавальные представления и яркие костюмы. Непривычная тишина и безлюдье вселяли тревогу, пока из темноты не потянуло влажной прохладой: значит река Арно где-то рядом, значит незнакомка со своими сопровождающими могла свернуть к реке и погрузиться в лодку! Почти бегом он ринулся навстречу запаху воды.

Около моста толпились люди, мелькали шлемы городской стражи. Пытаясь унять сердцебиение, Леонардо окликнул ближайшего горожанина:

— Эй, приятель, что там стряслось?

— Вроде кто-то утоп, — не оглядываясь бросил тот.

— Ни в коем разе, синьоры, ни в коем разе! — Из толпы вынырнул стражник, бывший изрядно навеселе. — Какая-то потаскушка набросилась на дармовые сладости, подавилась и отдала душу Господу. Такие дела, синьоры, такие дела. Сейчас оттащим тело в госпиталь Святой Марии, подвалы у них холодные, пускай полежит, авось сыщется родня, хоть похоронят дуреху по-людски.

Расспрашивать дальше не имело никакого смысла — подобные горестные происшествия не редкость в дни больших праздников. Перебравшие горожане умудряются свалиться в сточные канавы и утопнуть, разгорячившиеся спорщики затевали драки со смертельным исходом или лоточники решались распродать товар настолько негодящий, что пара-тройка покупателей непременно отравится. Ничего странного. Такие случаи интересовали Леонардо исключительно как источник трупов для анатомических штудий. За пару монет сторожа госпиталя соглашались продать невостребованных покойников — все лучше, чем хоронить их за счет прохудившейся городской казны.