– Ага, вы тоже знаете эту историю! – подмигнул ему ван дер Вейде.

– Какую историю? – спросил пехотный офицер, по-аптекарски прищурившийся, поскольку отмерял в это время очередную дозу портвейна в свой стакан.

– Сейчас расскажу. Занятная, между прочим, история, – начал ван дер Вейде. – Произошла она много лет назад, когда у нас здесь неподалеку был большой монастырь. Так вот, прибегает как-то раз молодой монах брат Амвросий к настоятелю Бонифацию и испуганно шепчет ему прямо в сморщенное, как смоква, ухо: «Отец мой, в соседней деревне один беглый монашек продает билеты в рай». Удивленный настоятель, чуть не поперхнувшись мозельским вином, говорит: «В самом деле? И почем?» – «За сумму, равную церковной подати», – отвечает брат Амвросий, нервно запустив пальцы в остатки своей русой шевелюры. «И у них находятся деньги и для него, и для нас?» – спрашивает настоятель. «Выходит, что так, отец мой». Настоятель, в свою очередь почесав тонзуру, хмыкает: «Но ведь эти деньги мимо нас идут! Нельзя ли приобщить хоть часть из них к нашим доходам?… Я хочу поговорить с этим монашком!» Кадык юного брата Амвросия начинает гулять по тонкой цыплячьей шее: «Да ведь он святотатец, отец мой!» Отец-настоятель, догрызая каплуна, нравоучительно говорит: «Церковь учит использовать ошибки неразумных сынов своих для вящего своего блага». Ну так вот, монашек был изловлен в каком-то крестьянском доме и приведен. При нем обнаружили грязные засаленные бумажки с таким текстом: «Мы, божьей милостью архиепископ Утрехтский, сим подтверждаем, что податель сего – здесь следовал пропуск в тексте – искупил все грехи бытия земного и удостоен нашего благословения. А посему мы не видим препятствий, дабы впустить его, не чиня препятствий, в Царство Божие». Подписаны бумажки были «Смиренный Фредерик, архиепископ Утрехтский».

«Брат мой, ты не отдаешь Богу Богово», – сказал отец-настоятель, когда остался, по собственной просьбе, наедине с грешником. Добившись от собеседника полного согласия, отец-настоятель продолжал: «Брат мой, надо, чтобы и наместник Божий, всуе упомянутый, был вознагражден». Полное взаимопонимание с грешником было достигнуто и по этому вопросу. Подпись архиепископа отец Бонифаций взялся подделывать сам, поскольку у него лучше получалось. Крестьяне платили подати, покупали билеты в рай, разорялись и вымирали.

Пришла Реформация. Недовымершие крестьяне с вилами в руках ворвались в монастырь и утопили отца Бонифация в бочке с мозельским вином. Брату Амвросию просто и с сознанием своего гуманизма раскроили череп. Во главе восставших оказался тот самый монашек, решивший, что лучше быть молнией, чем громоотводом.

– Ну и что же, попали крестьяне в рай по своим билетам? – спросил уже потерявший счет выпитым стаканам пехотный офицер.

– Вот этого сказать не могу, – усмехнулся вал дер Вейде. – Видите ли, я в раю не бывал, а учитывая мои планы на будущее, неизвестно, попаду ли я туда вообще.

Его снова позвал сад. Солнце было прикрыто листьями, минуты настоящего просочились из наполненной эхом пустоты прошедших лет. Нельзя смотреть на солнце, но можно смотреть на точку приземления солнечных лучей…

Н. сел на скамейку и закрыл глаза. Тишина. Но нет, кузнечик стрекочет, и листья шелестят, это не тишина, тишина – когда нет книг, в такой тишине хорошо думается. Ахматова говорила: можно жить и без книг, вот он теперь и живет. А в городе, в его квартире, громоздились десятки книжных полок и – тома, тома, все читано и перечитано, больше перечитывать невозможно, все принадлежит прошлой жизни. Теперь остается только смотреть на сад, задумчиво-зеленый, хмурящийся ветерком. Ворота тоже зеленые. Вот они открываются – и входит жук-древоточец. Нет, не жук, а кто-то жукоподобный, передними лапками обнимает тяжелую железную колбасу.

– Газ привезли.

Вроде бы никто ничего не заказывал, и Никто в том числе, но потом пришли мысли: может быть, сбежавший хозяин заказал?

– Сюда, – показал Н. газовщику на дверь кухни.

Баллон был установлен, но газовщик так и не распрямился, остался крабоподобным. Чернявый жук, чего-то он еще хочет.

– Вода есть?

Ага, пить хочет. Где чайник? Но чайник прятался, поэтому Н. показал газовщику на ведро. Тот поднял крышку – и сильно вздрогнул:

– Ой, кто это у вас там?

В ведре оказался всего лишь пучок водорослей.

– Померещилось, волосы там чьи-то, – успокаивал сам себя газовщик, после чего запустил руку в ведро. – А водоросли-то морские! Разводите?

– Н-да, вместо морской капусты, – хмуро отозвался H

Газовщик так и ушел, забыв напиться.

– Говоришь, водоросли у него там? – спрашивал начальник райотдела милиции Меринос, купаясь в живительном ветерке от старого вентилятора «Победа» с резиновыми лопастями в форме ослиных ушей.

– Так точно, водоросли. Морские, – отозвался давешний газовщик, и пятно пота на его мутно-голубой милицейской рубашке поползло вширь.

– Ученый, выходит, – констатировал Меринос, помогая вентилятору мелкими взмахами маленького розового, похоже, дамского платочка. – Не люблю я их…

– Кого? – осторожно полюбопытствовал с удовольствием надевший привычную милицейскую форму младший сержант Василий Сафонов.

– Да этих, шибко умных. Студентов, врачей, доцентов всяких… Враги они.

– А может, он советский ученый? – вошел Василий во вкус доверительной беседы с начальством.

– Как же… Советские ученые, чтоб ты знал, это карьеристы, а настоящие ученые… О, это умные люди. Но они не советские. Понимаешь, они даже выпить толком не умеют, драться не любят, крепкого словца сказать не могут. Потому я их не люблю. Простоты в них нет.

Висевшие друг против друга портреты двух Ильичей, лысого и бровастого, одобрительно переглянулись.

Почему начальник не любит врачей, Васька выяснять не стал. Он и сам недолюбливал медицинских работников – однажды так сделали ему укол, что потом у него на заднем его лице, как он любил выражаться, выскочил чирей, один из тех, на которые, как на осу, не сядешь.

– Так что ты за ним следи, – подвел итог беседы начальник. – Правда, от водорослей большого вредительства быть не может – у нас их и так хоть отбавляй, река зарастает… Но все равно надо держать ухо востро.

Капля, неспешно текшая по веснушчатому лбу рыжего, не в масть, Мериноса, съехала наконец ему на переносицу, и он обстоятельно и неторопливо выматерился, доказав, что если матерщина – игра, то он в нее играет на своем поле.

Сделать лицо… Из чего можно сделать лицо? Из яблок, груш, травы, жира, столярного клея, красителей, конского волоса, детских кубиков, строительных блоков, мрамора, бронзы… Но самое красивое – человеческое лицо, мужское, женское, не сделанное, без яблок, жира, красителей и т. п.

Такое лицо было у женской резной головы, венчавшей нос барка «Хрустальный ключ», потому что то был именно барк, не шхуна и не баркентина, и стояли на том барке прямые паруса на фок– и на грот-мачте и косые – на бизань-мачте. Широкоскулый боцман Дирк Слоттам наказывал матросов не только за непочтительные отзывы об их старом корабле, но даже если они при нем называли деревянную голову на носу уродиной или, пуще того, Горгоной Медузой. Нельзя давать непристойные имена хранительнице корабля, небось на испанском судне бы не посмели, побоялись бы за свои матросские задницы, там розог не жалеют. «Хрустальный ключ» как раз шел мимо испанского берега близ мыса Финистерре.