двенадцать. А мы сидим на лавочке и болтаем. Я ее даже за руку взял. Так тепло от этого стало. У нее ладошка теплая, немножко влажная. А глаза под светом фонаря… Прям мои глаза. Не из-за того, что на мои похожи. Мои, потому что смотрят только на меня. Одно портило все. Понимал, что родители волнуются. Наверняка пошлют отца меня искать. А они у меня – пуритане. Я тогда значения этого слова не знал, но интуитивно его чувствовал. А она меня возьми да поцелуй. Да не просто так, а в губы. Пересохли они у меня. Что делать и не знаю. Не целовался я никогда. Отец спас. Появился ровно в этот момент. А я как дал деру, через кусты. Убежал. Только до сих пор думаю: может, и зря он тогда пришел…

«Его звали Мишка…»

Его звали Мишка, и жил он у Чёртовых ворот.

Сначала про Чёртовы ворота. Кто их так назвал, я не знал.

Это был обыкновенный фонарный столб, с подпоркой. Деревянный.

А пешеходная дорожка проходила ровно посредине. Между столбом и подпоркой.

Вот и прозвали: Чёртовы ворота.

По дорожке никто и не ходил. Протоптали тропинку в обход. Примета плохая. Проходить через Чёртовы ворота.

Я тоже два раза в день не проходил через них. Первый раз – по дороге в школу, второй – на обратном пути.

Единственным, кто не верил в эту примету, был Мишка.

Какой породы был Мишка, никто не знал. Большой, лохматый. Язык всегда высунут. Дышит тяжело.

Он постоянно сидел у Чёртовых ворот. И в укор всем нам ходил через них туда и обратно.

Я сначала его боялся. Большой.

Обходил стороной. И всегда дожидался кого-нибудь из взрослых. Так не страшно было.

А однажды утром Мишка выскочил из кустов и побежал прямо на меня. А я встал. Не побежал. Меня отец учил, что от собак бегать нельзя. Загрызут. Вот я и стоял, чтоб Мишка не загрыз.

А он подскочил и лизнул меня своим шершавым языком прямо в нос.

Что тут поделаешь. Не захотел он меня грызть. И кусать не захотел.

Мишка захотел дружить. Ну, мне так показалось в тот раз.

И повелась у нас традиция. Утром я Мишке даю конфету, а вечером Мишка лижет меня в нос.

Так, наверное, полгода продолжалось.

А потом он пропал.

Пропал совсем. Ни утром его нет, ни вечером.

У меня уже килограмм конфет собрался. Никому не давал и сам не ел.

Конфеты-то для друга были.

А зимой я стал про Мишку забывать. Свои заботы школьные. Девчонки. Хоккей.

Да что там говорить, память короткая у меня была.

Забыл я про друга. Но стал сам через Чёртовы ворота ходить. Вместо него.

А утром, в один уже весенний день, проходя через Чёртовы ворота, услышал отчетливое «ПРИВЕТ!».

Я обернулся. Под Чёртовыми воротами сидел Мишка. Больше никого не было.

«Брат влюбился в девочку…»

Брат влюбился в девочку. На один год младше него. А может быть, влюбилась в него она.

В маленьком городке много слухов. Кто говорит правду, а кто обманывает. Не разберешь.

Только точно. Брат не мог в такую не влюбиться. Я это знал.

По очень простой причине. Я тоже в нее влюбился.

Не знаю, как это получилось.

Нет. Не из подражательства.

Я влюбился в ее веснушки.

Да. Это было самым главным.

Я слышал от друзей, что надо влюбляться в высоких. С длинными светлыми волосами.

Все это в Машке было. Только волосы были подстрижены под мальчишку.

А остальное все было.

Но светилась она веснушками.

А я перестал спать.

Мне шесть лет, а ей уже десять.

Да и видит она только брата.

А он еще снисходительно с ней обращается. Не замечает иногда вообще.

Это он специально. Я точно знал.

Каждый вечер он с ней по телефону разговаривал. Про любовь говорил.

Ничего он не понимал в любви.

Когда любишь, надо целовать веснушки. Так в кино делали.

Да и без кино я знал. Надо целовать веснушки и обнимать ее голову. С вихрами во все стороны.

Она даже к нам домой приходила. Когда родителей не было. Чай они пили. Шептались.

Я не стал подслушивать. Не потому, что нехорошо. Ревновал я их шепот.

А со мной только поздоровалась. Как с пустым местом.

На следующий день я Машку встретил около нашего дома.

Она стояла и брата ждала.

«Машка – каланча!»

Крикнул. Громко.

«Он тебя совсем и не любит! Зря стараешься!»

Машка посмотрела на меня. Как в первый раз заметила.

Да как треснет мне по щеке кулаком. Со всей силы.

Я упал в песок.

Больно. Обидно. Девчонка бьет.

А еще больнее оттого, что уже и не полюбит она меня. После этого крика.

А Машка меня бить продолжает. Ногами. Пинает куда придется.

Я не плачу. Даже не защищаюсь.

А потом Машка меня удивила.

Села рядом со мной в песок. Обняла меня крепко. И расплакалась.

«Четыре бега, которые…»

Четыре бега, которые определили мою жизнь.

Может быть, громко сказано. Но запомнились точно.

Бег первый

Я бежал по лужам. Под проливным дождем.

Бежал по маленькому городку. Мне было четыре года.

Ноги промокли. Слезы душили. Меня обидела мама.

Она не хотела мне сделать больно. Она просто совсем меня не поняла. И это было самым важным.

И я бежал от обиды. Чем дальше я убегал от дома, чем мокрее становилась моя одежда, тем меньше оставалось обиды.

Прибежал к забору, которым был обнесен весь наш городок. Военный.

Сел на камень. Дождь закончился. Еще и солнце выглянуло.

Я тогда очень остро почувствовал любовь матери.

Но для этого мне надо было убежать.

Бег второй

Соревнования в школе. Дистанция – два километра.

Бежим огромной толпой. Нам всем по тринадцать лет.

Тяжело дышим. В унисон. Рядом все мои друзья. Да и недруги тоже рядом.

Корни деревьев заставляют спотыкаться.

Остается несколько сот метров. Я понимаю, что прибегу первым.

Я просто это понимаю. Не может быть иначе.

Мне не нужен кубок. Мне не нужна победа. Но я прибегу первым.

Начинаю убыстрять шаги. Друг, видя это, спрашивает: «Ты пошел уже?»

Да. Я пошел вперед, меня уже не остановить. Я не оглядываюсь.

Я