мой отец.

Не знаю, испытывал ли кто-то из вас это чувство.

Я испытал…

«Стекло холодное…»

Стекло холодное. Поезд начинает двигаться. Лоб прижат к стеклу. Я в коридоре. Куда я еду? Не помню… Стекло холодное. Лоб горячий. Горячий от холодного стекла. Дождь. Картинка расплывается. Палец движет каплю. Капля движет палец. Палец моей руки. Дождь размывает картинку. Много зонтиков. Красных. Они все уходят. Или я? Куда я еду? Лоб горячий. Дорожка капли по стеклу. Уже без меня…

«Народ в основном пьет…»

Народ в основном пьет.

Некоторые едят.

Вечер. Рабочий день позади.

Настроение нормальное.

Глаза слипаются.

Врач прочистил мозги.

Он сексолог, психиатр и психоаналитик.

Страшный человечище.

Но мне такой подходит.

Говорит, что скоро я могу уже не ходить к нему.

Здоров.

Буду жить нормальной жизнью.

Собрал меня по кускам.

А я не знаю. Я к нему привык.

Говорить с умным человеком приятно.

Особенно за собственные деньги.

Немаленькие.

А что я здесь делаю?

В этом кафе в центре города и центре торгового комплекса.

Я хочу поесть.

Пельмени. Да. Они подойдут.

Ужасно для здоровья, но очень вкусно.

С майонезом. Нет. Сметана. Майонез себе не разрешу.

Девушка за соседним столиком улыбается.

Может быть, мне.

А может быть, просто своему собеседнику.

Смотрит на меня и улыбается.

Мне приятно.

Приятно, что девушка улыбается.

Глаза живые. Темные и очень большие.

Брюнетка.

Наверняка очень хорошо пахнет.

Но этого я не узнaю.

Она с молодым человеком.

«Да зачем он тебе?»

Думаю. А кажется, что кричу.

Вот!

Это признак нормальной жизни или признак болезни.

Поди разбери этих врачей.

У нее очень красивые глаза.

Да. Я уже говорил.

Худая.

Волосы длинные. Темные.

Опять улыбается.

На этот раз без сомнения. Мне.

А у меня пельмени.

Я улыбаюсь пельменям.

С перцем, телятиной и сметаной.

В большом количестве бульона.

Лучше улыбнуться ей.

А зачем?

Нет. Что она с собеседником, это не смущает.

Собеседник – не друг.

Друг – не собеседник.

Ей лет двадцать пять.

Очень худая.

В свободном черном свитере.

А я цепляю последний пельмень.

Он уже холодный и самый вкусный.

Она допивает свой сок.

Апельсиновый.

Пора заканчивать ужин.

Машина ждет на парковке…

«Анатолий Васильевич был немного навеселе…»

Анатолий Васильевич был немного навеселе. Что последние лет десять – нормальное его состояние.

Старый «запорожец» зеленого цвета. С «ушами». Тельняшка. Неизменный бушлат в любое время года.

В печи, сооруженной на улице, потрескивали дрова. На столе уютный беспорядок мужской компании. Одноразовые тарелки. Остатки жареной баранины на блюде. Уже с застывшим жиром. Несколько пустых бутылок. Одна непочатая. Водка. Местного, рязанского розлива.

Персональная пластиковая бутылка пива Васильича.

Звук патефонной пластинки в ночи. Утесов.

За столом четверо.

Трое молодых, из разных поколений. И Васильич. Гораздо старше нас.

Разговоры постепенно сошли на нет. Все в полудреме.

Два часа ночи. Прохладный ветер.

Говорили о разном. О женщинах, как водится. О рыбалке.

Рядом Ока.

Проникает внутрь запах реки.

Постепенно поднимаемся и начинаем перемещаться в дом.

Анатолий Васильевич заводит свой «запорожец».

Перед отъездом подходит. Обнимает за плечи.

«Димка! Ты такой светлый. Как солнышко. Я тебя в обиду не дам».

Садится в машину и уезжает.

Я стою на крыльце. Курю вторую сигарету…

«Пряник был моим другом…»

Пряник был моим другом.

Пряник считал, что и я его друг.

Наверное, он был прав.

Хотя лично я очень в этом сомневался.

Мы были просто рядом.

На соседних полках.

Он чуть выше меня.

А я был Рогаликом.

С начинкой. Из орехов и варенья.

Клубничного.

Почему он считал меня другом?

Все просто – он был на верхней полке.

Я – на нижней.

Вокруг были и другие соседи.

Но они находились далеко.

Дружить с дальними соседями тяжело.

Дружить с соседом снизу легче.

А для меня он был просто Пряником.

Тоже с начинкой. И на верхней полке.

Наутро пришел продавец и поменял нас местами.

Просто я черствел медленнее.

А у него шансов вообще не осталось.

Его удел – нижняя полка.

«Мир…»

Мир.

Мир вокруг нас.

Мир внутри нас.

Мир внутри меня.

Мир внутри каждого.

Вселенная.

Их много.

Своих вселенных.

Они огромны.

Они равны.

В них нет маленьких и больших.

Мы здороваемся.

Жмем руку.

Смотрим.

Мир бесконечен.

Мир каждого.

Мой мир.

Твой мир.

Они пересекаются.

Они не могут не пересекаться.

Они составляют вселенную.

Без пожатия руки.

Без взгляда.

Они взаимодействуют.

Иначе не может быть.

«Старая пятиэтажка…»

Старая пятиэтажка.

Квартира на втором этаже.

Две комнаты и кухня.

Они пахнут печеньем и немного табаком.

Мама в сарафане. В крупный горошек. Ей двадцать девять лет.

Отец в военной форме. Длинный. Ребра торчат. Видно даже через зеленую рубашку.

Ему тридцать один.

Я давно стал старше их.

Они улыбаются.

Подарили себе фотоаппарат.

В доме живет счастье.

Оно поселилось здесь давно.

Ему здесь нравится.

В соседней квартире живет Оля.

Моя первая любовь.

Но она еще живет вместе с мамой. Живет и дышит. Просто ее еще никто не видел.

В большой комнате стоит старый диван.

На нем покрывало.

Из очень жесткой ткани.

На стене ковер. С интересными узорами.

И я.

На черно-белой фотографии.

Я уже научился держать голову.

Стали пробиваться первые волосы.

Они на лбу смешной галочкой-птицей.

Я улыбаюсь во весь свой беззубый рот.

От счастья в уголке рта слюна.

Глаза смотрят на маму.

Она с фотоаппаратом.

Отец обнимает ее за плечи…

«Скамейка…»

Скамейка.

Август.

Двое мальчишек сидят и хрустят морковкой.

Морковка с соседского огорода.

Солнце припекает.

– А тебе кто нравится?

– Ты сам знаешь.

В сентябре в третий класс.

Один только что из Крыма.

Загорелый.

Второй бледный и с веснушками.

Очень худой и высокий.

Разговор не клеится.

Просто лень говорить.

– А ты ее уже поцеловал?

– Конечно!

Врет, конечно.

Он даже из школы ее боится провожать.

Морковки заканчиваются одновременно.

– Пойдем еще нарвем?

– Лучше мороженое. У нас в холодильнике два вафельных осталось.

Продолжают сидеть.

Даже мороженого не хочется.

– А я влюбился. Все