немыслимым. Он повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может выражать взгляд шестнадцатилетнего подростка.

Официальное следствие, проведенное почти сразу после несчастного случая, как и предполагали, не выявило никого, кто мог бы служить причиной катастрофы. Официальное следствие почти никогда не выявляло конкретного виновника, в том числе и в пресловутом и беспрецедентном убийстве в Ле-Мансе, где во время гонок погибли семьдесят три зрителя, а виновника так и не нашли, хотя всем было хорошо известно, что виновником этой трагедии был всего один человек, теперь уже покойный.

Как только что было упомянуто, виновника не нашли и на этот раз, хотя две или три тысячи зрителей, находившихся на главных трибунах, не колеблясь, возложили бы вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше его обличало неопровержимое свидетельство всего случившегося в виде телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение на нем было достаточно четким, а звук живо и реалистично воспроизводил то, что произошло на трассе. Из фильма — а он длился всего каких-нибудь двадцать секунд, но повторялся для просмотра пять раз — было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем «коронадо» висел на лидирующей машине, зарегистрированной от имени частного лица, старой марки «феррари», которая шла впереди лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась четко другой стороны трека, шла зарегистрированная от завода красная, как пожарный автомобиль, машина фирмы «феррари», которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и было ясно, что Джету намерен обойти Харлоу. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп-сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость и следовать за отстающей на круг машиной, пока Джету не проскочит мимо.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и «коронадо» с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти идущую впереди машину до того, как Джету успеет проскочить.

Если он действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он поставил свою машину на пути машины Джету, который шел со скоростью не менее 180 миль и не имел ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону; а ведь только это и могло спасти его.

В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для последнего последствия столкновения были, мягко говоря, достаточно серьезны, ибо его машина превратилась в неуправляемый волчок, для Джету же они оказались фатальными. Даже сквозь какофонию ревущих моторов и скрежет шин на гудроне звук лопнувшей шины на переднем колесе машины Джету прогремел как выстрел, и в этот самый момент Джету был обречен. Его «феррари», полностью потеряв управление и превратившись в бездушное механическое чудовище, стремящееся к самоуничтожению, ударился о предохранительный барьер, идущий вдоль трека, отлетел от него рикошетом на другую сторону шоссе и, изрыгая красное пламя и клубы черного жаркого дыма, врезался в противоположный барьер. После удара, вращаясь, как безумный, «феррари» пронесся по треку ярдов двести, дважды перевернулся и рухнул на все четыре исковерканные колеса. И все это время Джету продолжал сидеть в водительском кресле, запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, он к этому моменту был уже мертв. И именно к этому моменту красное пламя превратилось в белое.

То, что Харлоу явился непосредственной причиной гибели Джету, не вызывало сомнений. Но Харлоу — одиннадцатикратный чемпион Гран-При — был и по очкам, и по общим характеристикам лучшим водителем в мире, а кто же осмелится осуждать такого человека? Такие вещи не делаются! Поэтому все это трагическое происшествие определили как гоночный эквивалент божьего деяния и, скромно опустив занавес, дали понять, что действие закончено.

Глава 2

Французы даже в расслабленном состоянии не способны скрывать свои истинные чувства, а плотная толпа, что собралась в тот день в Клермон-Ферране, была крайне возбуждена и напряжена и тем более не была расположена сдерживаться. Когда Харлоу, опустив голову, скорее плелся, чем шел, вдоль трека, направляясь из зала следствия к пункту обслуживания фирмы «Коронадо», выражение ее чувств стало поистине громогласным. Вопли, сопровождаемые типично галльским размахиванием множества сжатых в кулаки рук, шипение, свист и просто гневные выкрики были не только страшными, но и угрожающими. Зрелище было отнюдь не из приятных, казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнул мятеж, и мстительные чувства против Джонни Харлоу вылились бы в физическую расправу над ним. Очевидно, именно этого и боялись полицейские, ибо они шли следом за Харлоу, готовые, в случае необходимости, тут же взять его под защиту, хотя по выражению их лиц можно было судить, что такая задача им совсем не по душе, и по тому, как они избегали смотреть на Харлоу, было ясно, что они полностью разделяли чувства своих соотечественников.

Отставая на несколько шагов от Харлоу и окруженный по бокам Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, мнение которого явно совпадало с мнением зрителей и полицейских. Гневно дергая за ремешок свой шлем, он шел, одетый в комбинезон гонщика, похожий на комбинезон Харлоу, — Никола Тараккиа фактически был водителем номер 2 в гоночной команде «Коронадо». Тараккиа был вызывающе красив. Его темные волосы вились, сияющие зубы были столь совершенны, что ни один производитель зубной пасты не посмел бы изобразить такие в своей рекламе, а по сравнению с его загаром любой другой загар показался бы бледно-зеленым. И то, что в данный момент он выглядел не особенно привлекательно, объяснялось злобной гримасой, омрачавшей его лицо, — легендарной гримасой Тараккиа, которая славилась, словно одно из чудес света, была всегда у него наготове и воспринималась окружающими с различной степенью почтительности, благоговейного ужаса или открытого страха, но никогда — равнодушно.

Тараккиа был весьма невысокого мнения о своих близких и смотрел на большинство людей, в частности на своих прославленных товарищей-гонщиков, как на недоразвитых подростков. Разумеется, круг его общения был ограничен. Но обиднее всего для Тараккиа было то обстоятельство, что, каким бы блестящим водителем он ни был, он все же чуть-чуть не дотягивал до Харлоу. И это обострялось сознанием того, что, как бы долго и отчаянно он ни старался, ему никогда не удастся преодолеть это «чуть-чуть». И