– Что удивительно, – начал Ираклий, – я ведь совершенно забыл, что мы в разводе. Приперся туда.

– Ты как Доцент, – хмыкнул Андрей. – До сих помню, а дальше не помню.

Я подумал и предположил:

– У тебя, наверное, чувство вины осталось подсознательно. Когда выпивал с нами раньше, было некомфортно – в предчувствии люлей дома. Вот и сработало: чувствовал себя плохо, выпили, мы рядом. Всё совпало, ты и рванул в прежнюю жизнь.

– Согласен, – сказал Ираклий. – Я как развелся, сколько бы мы ни выпивали – никогда плохо не было.

– Чего ты в драку полез? С новым мужем.

– А как? – не понял он. – Он же голый, в моей спальне. Если бы мне всё равно было, тогда бы не полез.

– В смысле: «всё равно»? – не поняли мы.

Ираклий потупился.

– Я когда на диван лег, мне хорошо стало. Пахло так… знакомо. Диван, дом, и она молчала, не ругалась, как обычно. И вдруг этот. Голый.

– Ясно, – сказал я, пытаясь представить себя на его месте.

– Я, может быть, всегда этого хотел, – сказал он.

И мы снова не поняли, о чем он.

– Чтобы она виноватой передо мной была, чтобы не только я. Накричать на нее, чтобы она правоту мою почувствовала.

– Накричал? – спросил Андрей.

Ираклий потер синяк. Поморщился.

– Ладно, – сказал я. – Ты ушел и ушел, а ему мучиться.

– Почему? – быстро спросил Ираклий.

– Не потому, что ты пришел, – пояснил Андрей. – И не потому, что она тебе дверь открыла.

– Ты на его диван лег. Как хозяин. А она не прогнала, даже слова не сказала.

Он смотрел на нас и сомневался.

– Думаете, поэтому он меня и ударил?

– Конечно, – сказал я. – Какие сомнения?

– Диван, брат, это не хрен собачий, – кивнул Андрей и поднял стакан с виски, салютуя героя. – Диван – это главное место для мужика в квартире.

Мы чокнулись, выпили и вдруг он спросил. Словно не у нас, а себя:

– Может, она меня все еще любит?

Мы вздрогнули.

– У тебя же амнезия была, а не слабоумие, – сказал Андрей. – Она не любит. Просто ей как бальзам на душу, что мужья из-за нее у нее же на глазах подрались.

– Так он победил, – грустно сказал Ираклий.

– Ни хрена ты в бабах не понимаешь, – сказал я.

Он неожиданно обиделся.

– Можно подумать, ты понимаешь.

– Тоже не понимает, – вмешался Андрей. – Их вообще понять невозможно.

Ираклий смотрел на нас и о чем-то думал. Разве что не гудел от напряжения.

– Знаете что?

Мы не знали.

– Я ведь до сих пор еще ее люблю, гадину. Ненавижу и люблю.

– Бывает, – сказал я с неопределенной интонацией. Потому что тема эта мне нравилась все меньше.

– Я подумал, если от удара по голове бывает амнезия, ну у меня уже точно, может быть, надо мне так дать, чтобы я совсем ее забыл?

Он не шутил.

– А как дать? – спросил я. – Так и убить можно.

– Если ты вообще всё забудешь? – поинтересовался Андрей.

Но он нас уже не слышал. Склонился к нам и говорил слишком быстро:

– Я всё придумал. Вы меня сейчас ударите как следует. Когда очнусь, скажете, что я влюблен в кого-ни- будь.

– Представляешь, – задумчиво сказал Андрей, – ты очнешься и вдруг узнаешь, что гей.

Ираклий побледнел.

– Да ладно, – вмешался я. – Не бойся. – И смотрел на его стакан. На то, как тают две таблетки от бессонницы на дне.

Мне обычно хватало половинки, чтобы отрубиться сразу и надолго. Но тут дело было серьезнее.

– Давайте до дна, за успех нашего дела.

Мы выпили.

Через пятнадцать минут он спал, повалившись на стол.

– И что мы ему скажем, когда очнется? – спросил Андрей.

Я думал и не знал, что ответить. Смотрел по сторонам. По телевизору пела Алена Апина.

– Как она мне нравилась в детстве, – сказал Андрей. – Реально классная баба. И в разводе, я читал. – Он осекся и посмотрел на меня.

– Почему нет? – сказал я.

– Почему нет, – повторил он.

У нас было время до утра, чтобы подумать.

– А у вас когда-нибудь был секс?..

Витёк заикался. С первого класса. Поэтому мы ждали. Терпеливо, несмотря на пятничный вечер в орущем баре.

– Сссекс, – повторил он, и было видно, что заклинило не его самого, а его речевую моторку. – Сексссс…

Заики не всегда говорят тихо. На нас начали оборачиваться. В основном девушки под тридцать. Или за тридцать. Понять это в центре Москвы порой решительно невозможно. Да и незачем.

– Секс, – снова повторил Витёк и в отчаянии затих.

Как игрушка на батарейках, у которых кончился заряд в этих самых батарейках.

– Ладно, признаюсь, – сказал Серега. – У меня был. И даже не один раз.

– С… с… с…

– Что значит «с кем»? – удивился Серега. – С женщинами, разумеется. – Подумал и добавил: – То есть сначала с женщинами.

Мы вытаращили глаза, но он тут же пояснил:

– Теперь с женой.

– Скотина, – отмучился наконец Витёк. – Был у тебя секс с…

Мы затаились, но он справился.

– С душительницей?

– Ничего себе! – удивился я. – Ты нам это не рассказывал. Это когда она тебя шарфом душит?

Витёк покачал головой.

Мы ему не поверили.

– С настоящей, что ли? Маньячкой?

Он кивал, ссутулившись, и поза его пылала отчаянием. У Вити было два развода, трехкомнатная квартира на Тверской и розовые очки. Сквозь которые он смотрел на жизнь. Или если точнее – на девушек. Искал идеал и быстро разочаровывался.

Чтобы снова искать. Он очень хотел найти идеал сразу. И чтобы навсегда.

Мы уже путались в них. Настолько, что Сережина жена запретила ему приходить с ними к ним домой.

– Ну тебе хоть понравилось? – спросил я.

– Очень, – сказал он. – Я влюбился.

– Познакомился в ресторане?

Пятница, мы никуда не спешили. Главное было вернуться домой до полуночи, как заведено.

– На работе.