Демократия, понятая как попустительство, по мнению К. Лоренца, ведет к разрушению сфер морали и права: «Превратившееся в религиозное убеждение, что все люди рождаются равными и что все нравственные пороки преступника надо относить за счет его воспитателей, которые перед ним грешны, приводит к уничтожению всякого естественного правового чувства, и прежде всего у самого отщепенца; преисполненный жалости к себе, он считает себя жертвой общества» [78, 30]. Особенно опасна такая позиция по отношению к молодежи, у которой она приводит к инфантильному паразитизму: «Человек, у которого не созрели нормы социального поведения, застревает в инфантильном состоянии и неизбежно становится в обществе паразитом. Он ожидает как чего-то само собой разумеющегося, что взрослые будут и дальше о нем заботиться, как будто он ребенок» [78, 30]. При этом, как отмечает К. Лоренц, нарушение морального поведения часто приводит к активной враждебности против добра и порядочности [78, 35]. Особенно это заметно во взаимоотношениях поколений «отцов» и «детей»: «Бунтующая молодежь стремится также как можно дальше отойти от поколения родителей в своих обычаях и нравах; традиционное поведение старших не просто игнорируют, но замечают в малейших деталях и во всем поступают наоборот. В этом состоит, например, одно из объяснений проявления половых излишеств в группах, в которых половая потенция, по-видимому, вообще снизилась. Только тем же усиленным стремлением нарушить родительские запреты можно объяснить случаи, когда бунтующие студенты у всех на глазах мочились и испражнялись – как было в Венском университете» [78, 39].

При этом, согласно К. Лоренцу, молодежный бунт в целом является важным элементом развития человеческой культуры: «Система, состоящая из физиологической неофилии и позднего послушания, содействует сохранению культуры в целом, устраняя явно устаревшие, затрудняющие развитие элементы унаследованной культуры и продолжая при этом поддерживать ее существенную и необходимую структуру» [78, 41]. Но в современном обществе, где семья перестает быть самостоятельной производственной ячейкой, а авторитет учителя все более падает, силы разрушения все чаще начинают преобладать над силами созидания: «Усвоить культурную традицию другого человека можно лишь тогда, когда любишь его до глубины души и при этом ощущаешь его превосходство. И вот, устрашающее большинство молодых людей вырастает теперь без такого “образа отца”. Физический отец слишком часто не годится, а нынешнее массовое производство в школах и университетах не дает уважаемому учителю его заменить» [78, 43].

В целом К. Лоренц совсем не склонен во всем защищать собственное поколение: «В нашей современной западной культуре, с ее скученностью, с ее опустошением природы, с ее слепотой к ценностям и бегом наперегонки с самим собой в погоне за деньгами, с ее ужасающим обеднением чувств и отупением под действием индоткринирования, во всем этом и вправду так много не заслуживающего подражания, что слишком легко забыть о глубокой истине и мудрости, заключенной также и в нашей культуре. Со всевозможными “establishments” молодежь действительно имеет убедительные и разумные причины вести борьбу. Очень трудно, однако, уяснить себе, какую долю среди бунтующих молодых людей – в том числе и студентов – составляют те, кто в самом деле действует по этим мотивам» [78, 43].

Важным разрушительным элементом в развитии современной молодежной (и не только молодежной) культуры, по мнению К. Лоренца, является группизм, выступающий в качестве оборотной стороны современной атомизации общества: «Исследователи инстинктов давно уже знают, с какой неразборчивостью подавленные влечения находят себе выход, выбирая самые неподходящие объекты; но вряд ли можно привести более впечатляющий пример этого, чем те объекты, какие нередко находит жаждущая групповой принадлежности молодежь. Хуже всего – не принадлежать вообще ни к какой группе; лучше уж стать членом самой прискорбной из всех, группы наркоманов» [78, 44].

Наконец, в довершении всего власти и в капиталистическом, и в коммунистическом блоке, как отмечал К. Лоренц, активно старались унифицировать мышление подданных с помощью индоктринирования: «Люди, держащие в своих руках власть в Америке, в Китае и в Советском Союзе, в наши дни вполне сходятся между собой в одном вопросе: по их общему мнению, неограниченная кондиционируемость людей в высшей степени желательна. Их вера в эту псевдодемократическую доктрину – как утверждает Уайли – происходит от желания, чтобы она была верна, ибо сами эти манипуляторы вовсе не какие-то дьявольски хитрые сверхчеловеки, а всего лишь слишком человеческие жертвы собственной бесчеловечной доктрины. Для этой доктрины все специфически человеческое нежелательно; но все рассмотренные в этой работе явления, способствующие потере человечности, ей в высшей степени на руку, ибо они делают массы более удобным объектом манипуляции» [78, 51]. Развитие данной тенденции в условиях резкого усиления мощи СМИ и различных техник манипулирования кажется К. Лоренцу крайне опасным: «Уже и сейчас во многих местах индивид, сознательно уклоняющийся от воздействия средств массовой информации, например телевидения, рассматривается как патологический субъект. Эффекты, уничтожающие индивидуальность, приветствуются всеми, кто хочет манипулировать большими массами людей. Зондирование общественного мнения, рекламная техника и искусно направленная мода помогают крупным капиталистам по эту сторону “железного занавеса” и чиновникам по ту сторону весьма сходным образом держать массы в своей власти» [78, 59].

Стоит отметить, что после развала СССР индоктринирование в России и в мире только усилилось. Так, в современной России многие взрослые люди, вполне неглупые в бытовых вопросах, уверены, что жертвами сталинских репрессий стали десятки миллионов человек. И никакая историческая критика им не указ. А в США многие люди верят, что Д. Трампа избрали президентом благодаря вмешательству Кремля. Надо сказать, консервативная критика Конрада Лоренца бьет нередко не в бровь, а в глаз, однако человечество не может вернуться к крестьянско-ремесленной утопии индустриализирующегося общества, хотя бы в силу своей численности. Человечество обречено двигаться вперед, даже когда движение вперед оформляется (как в Японии эпохи Мэйдзи) как возврат к истокам. Это, конечно, не означает, что движение вперед – всегда прогресс.

Важной вехой в критике современного капитализма стало возникновение мир-системного анализа, связанного в генезисе с именами Фернана Броделя и Иммануэля Валлерстайна, исследовавших историко-географические аспекты мирового неравенства. Согласно И. Валлерстайну, в основе формирования этого неравенства лежали уникальное сцепление исторических обстоятельств и различия в формах эксплуатации и отчуждения труда в разных регионах Европы и мира: «Серией случайностей – исторических, экологических, географических – северо-западная Европа оказалась в XVI в. лучше приспособленной, чем другие части Европы, чтобы разнообразить свою сельскохозяйственную специализацию, добавив к этому и кое-какую промышленность (текстиль, кораблестроение, металлообработку). Северо-западная Европа возникла в качестве сердцевинной зоны этого мира-экономики, специализирующейся на сельскохозяйственном производстве, требующем более высокого уровня квалификации, что способствовало (по причинам, вновь слишком сложным, чтобы объяснять их здесь) развитию аренды и наемного труда как форм контроля над трудом. Восточная Европа и Западное полушарие стали периферийными зонами, специализирующимися на экспорте зерна, драгоценных металлов, дерева, хлопка, сахара – все это благоприятствовало использованию рабства и барщины как форм контроля над трудом. Европейское Средиземноморье стало полупериферийной зоной этого мира-экономики, специализирующейся на дорогой промышленной продукции (например, шелк), кредитной деятельности и транзакциях со специями, что имело своим следствием развитие в сельскохозяйственных районах издольщины как формы контроля над трудом и небольшой экспорт в другие регионы» [20, 37–38]. Важным элементом господства стран ядра мира-экономики был также сложившийся здесь союз капиталистических землевладельцев, купцов и чиновников [20, 40]. Наконец, огромную роль играли прямые военные захваты странами ядра стран расширяющейся периферии или, как минимум, ослабление периферийных государств посредством войн, подрывных действий и дипломатии [20, 41]. Результатом всех этих процессов и стало формирование капиталистической миросистемы.