рабочего народа, серьезная, веселая!.. Вся народная музыка доступна всем людям: персидскую поймет русский мужик, и наоборот, а господское вранье и сами господа не поймут».

Ландовская бывала в Ясной Поляне не раз. Вот послушайте, что она пишет: «Толстой необычайно входит в музыку. Еще и теперь он часто играет один или с дочерью в четыре руки. Любит он преимущественно музыку классическую. Его излюбленные композиторы — Гайдн и Моцарт; в Бетховене не все нравится ему, а из послебетховенской эпохи самым любимым автором называет Шопена. Старинная музыка — Бах, Гендель, Куперен, Рамо, Скарлатти приводят его в неслыханный энтузиазм».

«Трудно верить, — приводит дальше Ландовская слова Льва Николаевича, — что подобные алмазы остаются зарытыми в библиотеках и так мало известны даже артистам, которые вечно исполняют одно и то же...»

«Народная музыка глубоко его трогает, — продолжает Ландовская. — В свое время он сам собрал несколько русских народных напевов, часть которых послал Чайковскому с просьбой аранжировать их в манере Генделя и Моцарта, а не в манере Шумана или Берлиоза».

Мне очень хочется расспросить подробнее Софью Андреезну об отношении Толстого к народной песне, ведь он много жил в деревне, хорошо знал русского мужика, сам пахал и косил.

Разглядываю на стене фотографии. На одной из них Лев Николаевич за плугом. Вот он среди деревенской ребятни. А вот — с маленькой внучкой Соней. Не верится, что со мной сейчас беседует та самая сероглазая девочка.

— Этот снимок сделан здесь, в Ясной Поляне. Мне тогда было всего лет десять, — улыбается Софья Андреевна.

Рядом на снимке Толстой среди крестьян.

— Софья Андреевна, — говорю я, — Лев Николаевич ведь любил русскую песню?

— Не только любил, Толстой собирал и изучал народное творчество. Множество поговорок, пословиц и песен вошло в его сочинения. Помните, в «Войне и мире», в «Анне Карениной» и «Казаках» поют народные песни — солдаты в походе, крестьяне, возвращаясь с полевых работ... И Наташа Ростова — у дядюшки в гостях, и казаки — на празднике...

Сняв с полки книгу, Софья Андреевна привычно нашла нужную страницу и прочитала: «...Дядюшка, ни на кого не глядя, сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и, подмигнув Анисье Федоровне, начал не „Барыню“, а взял один звучный, чистый аккорд и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню „По у-ли-и-ице мостовой“». Помните, это в «Войне и мире», когда Наташа Ростова с братьями гостит у дядюшки?

И дальше с увлечением продолжала читать Софья Андреевна: «Прелесть, прелесть, дядюшка! еще, еще! — закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. — Николенька, Николенька! — говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?

Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях, и из-за ней еще другие лица...

За холодной ключевой,

Кричит, девица, постой! —

играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.

— Ну, ну, голубчик, дядюшка, — таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал, и как будто в нем было два человека — один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.

— Ну, племянница! — крикнул дядюшка, взмахнув к Наташе рукой, оторвавшею аккорд.

Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала...»

— Дальше помните, — обращается ко мне Софья Андреевна,— Толстой спрашивает: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка».

Эту сцену забыть невозможно! А помните, как ряженые мчатся на тройках! Толстой любил молодость и раздолье!

В праздничные дни яснополянские крестьяне приходили сюда, к дому, пели, плясали, водили хороводы...

Помню, как однажды в яркий весенний день толпа яснополянских крестьян в праздничных одеждах — в ярких платках, расшитых сарафанах — с песнями подошла к нашему дому. Лев Николаевич вышел к хороводу, слушал песни и любовался плясками. Пятилетняя девочка Нюша, дочь крестьянина Кандаурова, выскочила на круг и, смеясь и подпевая хору, стала лихо отплясывать «Барыню»! Толстой смотрел на нее и широко улыбался. На другой день он записал в своем дневнике: «Милые крошки девочки...».

И я будто наяву увидел зеленую лужайку у белого дома, праздничный хоровод и ту бедовую девчушку, отчаянно отплясывающую «Барыню». Увидел и улыбающегося Толстого в парусиновой блузе до колен и в соломенной шляпе с широкими полями.

— Софья Андреевна, а вы не помните, какие песни пели тогда в хороводе?

— Помню. «Во лузях» и «Как со вечера пороша...». Лев Николаевич эти песни очень любил.

ПОЭТ И ПЕСНЯ

Я хорошо знал Владимира Владимировича Маяковского, не раз встречался с ним, вместе мы выступали на литературных вечерах.

Еду на Красную Пресню, где живут Маяковские; очередная передача «Встреча с песней» посвящается Маяковскому.

Людмила Владимировна, старшая сестра поэта, встречает нас на балконе. Она показывает, как удобней протянуть на третий этаж провод микрофона. Поднимаемся в квартиру, где часто бывал Маяковский. Здесь, в родной семье, он отдыхал.

А вот и Александра Алексеевна, маленькая, седая, приветливая, с тихим, ласковым голосом, мать, вынянчившая и воспитавшая поэта-гиганта. Ей уже за восемьдесят лет.

По радио передают грузинские песни, и разговор у нас совершенно естественно завязывается о Грузии, где прошло детство Маяковского, о песне.

— Мы жили тогда в селении Багдади, — вспоминает Александра Алексеевна. — Это очень красивое место, кругом горы, внизу шумит река Ханис-Цхали, синее небо, тополя. Во всем селении только одна наша семья была русской, а все соседи — грузины. Жили мы душа в душу. Мой муж, Владимир Константинович, служил лесничим. Потомок запорожских сечевиков, он был высокого роста, широкоплеч, с голосом удивительной силы. Все это передалось и Володе. У нас в семье часто говорили об Украине, ее истории, литературе. Муж очень гордился тем, что