Приподняв одну черную бровь, она дважды щелкнула выкрашенными в красный цвет пальцами. Две Прислужницы двинулись как единое целое, подбирая то, что осталось от Жаждущего. Они вынесли существо, в то время как взгляд Избет метнулся ко мне.

— Выглядишь дерьмово.

— Да, но я могу привести себя в порядок. А ты? — Я улыбнулся, отметив, как напряглась кожа вокруг ее рта. — Ты не можешь смыть эту вонь или прогнать ее. Это дерьмо внутри тебя.

Смех Избет был похож звон стекла, действуя на все мои нервы.

— О, мой дорогой Кастил, я и забыла, каким очаровательным ты можешь быть. Неудивительно, что моя дочь, похоже, так увлечена тобой.

— Не называй ее так, — прорычал я.

Обе брови приподнялись, когда она поиграла кольцом на указательном пальце. Золотое кольцо с розовым бриллиантом. Это золото было блестящим, сияющим даже в тусклом свете …сияющим так, как могло сиять только золото Атлантии.

— Пожалуйста, не говори мне, что ты сомневаешься в том, что я ее мать. Знаю, что не являюсь образцом честности, но я говорила только правду, когда дело касалось ее.

— Мне плевать, что ты девять месяцев носила ее в своем чреве и родила собственными руками. — Мои руки сжались в кулаки. — Ты для нее никто.

Избет стала неестественно спокойной и тихой. Прошли секунды, а потом она сказала:

— Я была для нее матерью. Она ничего не помнит об этом, ведь тогда она была совсем крохой, совершенной и прекрасной во всех отношениях. Я спала и просыпалась с ней рядом каждый день, пока не поняла, что больше не могу так рисковать. — Когда она шагнула вперед, края ее платья скользнули по луже крови Жаждущего. — И я была ей матерью, в то время как она думала, что я всего лишь ее королева, ухаживала за ее ранами, когда она была так серьезно ранена. Я бы все отдала, чтобы предотвратить это. — Ее голос стал тоньше, и я почти поверил, что она говорила правду. — Я бы сделала все, чтобы она не испытывала ни секунды боли. Чтобы каждый раз, когда она смотрела на себя, у нее не было напоминаний об этом кошмаре.

— Когда она смотрит на себя, то не видит ничего, кроме красоты и храбрости, — огрызнулся я.

Она вздернула подбородок.

— Ты действительно в это веришь?

— Я знаю это.

— В детстве она часто плакала, когда видела свое отражение, — сказала она мне, и мое сердце сжалось. — Она часто умоляла меня исправить это.

— Ее не нужно исправлять, — прорычал я, ненавидя, абсолютно ненавидя то, что Поппи когда-либо чувствовала себя так, даже будучи ребенком.

Избет на мгновение замолчала.

— Тем не менее, я бы сделала все, чтобы предотвратить то, что с ней случилось.

— И ты думаешь, что не сыграла в этом никакой роли? — бросил я вызов.

— Не я покинула безопасность столицы и Вэйфера. Не я похитила ее. — Ее челюсть сжалась, выпятившись в чертовски знакомой манере. — Если бы Коралина не предала меня, предала ее — Пенеллаф никогда бы не познала такой боли.

Неверие боролось с отвращением.

— И все же ты предала ее, отправив в Масадонию? Герцогу Тирману, который…

— Не смей. — Она снова напряглась.

Она не хотела этого слышать? Очень жаль.

— Тирман регулярно издевался над ней. Он позволял другим делать то же самое. Он устраивал из этого целое шоу.

Избет вздрогнула.

Она действительно вздрогнула.

Мои губы обнажили клыки.

— Это на твоей совести. Ты не можешь обвинять в этом кого-то другого и снимать с себя вину. Каждый раз, когда он прикасался к ней, то причинял ей боль. Это на твоей совести.

Она глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Я не знала. Если бы знала, я бы вспорола ему живот и скормила его же внутренности, пока он ими не подавился.

В этом я не сомневался.

Потому что я уже видел, как она делала это со смертными.

Ее плотно сжатые губы дрожали, когда она смотрела на меня.

— Ты убил его?

Меня охватил дикий прилив удовлетворения.

— Да, я так и сделал.

— Ты сделал ему больно?

— А ты как думаешь?

— Сделал. Она отвернулась и направилась к стене, пока две Прислужницы вернулись, молча занимая свои посты у двери. — Хорошо.

Из меня вырвался сухой смех.

— И я сделаю то же самое с тобой.

Она послала мне легкую улыбку через плечо.

— Меня всегда впечатляла твоя стойкость, Кастил. Я полагаю, ты перенял это от своей матери.

Кислота скапливалась у меня во рту.

— Ты бы знала, не так ли?

— Просто чтобы ты знал…, — сказала она, пожав плечами. Прошло мгновение, прежде чем она продолжила. — Сначала я не ненавидела твою мать. Она любила Малека, а он любил меня. Я не завидовала ей. Я жалела ее.

— Я уверен, что она будет рада это услышать.

— Сомневаюсь, — пробормотала она, поправляя накренившуюся свечу. Она провела пальцами по пламени, заставив его дико затрепетать. — Хотя сейчас я ее ненавижу.

Мне все равно.

— Всеми фибрами своей души. — От пламени, к которому она прикоснулась, вился дым, превращаясь в темную, густую черноту, которая касалась влажного камня, окрашивая его.

Это даже отдаленно не было нормально.

— Что ты, черт возьми, такое?

— Я не более чем миф. Поучительная история, которую когда-то рассказывали детям атлантийцев, чтобы убедиться, что они не украдут то, чего не заслуживают, — сказала она, оглядываясь на меня через плечо.

— Ты ламея?

Избет рассмеялась.

— Милый ответ, но я думала, что ты умнее. — Она подошла к другой свече, поправляя и ее. — Может, я и не бог по твоим стандартам и верованиям, но я не менее могущественна, чем он. Так чем же я не он? Бог?

В моей памяти всплыли воспоминания, и я был уверен, что отец Киерана однажды сказал это, когда мы были моложе. Когда вольвен, которую любил Киеран, умирала, и он молился богам, которые, как он знал, спали, чтобы спасти ее. Когда он молился всему, что могло услышать. Джаспер предупредил его, что… что-то, что не является богом, может ответить.

Что лжебог может ответить.

— Демис, — хрипло прошептал я, расширив глаза. — Ты Демис. Лжебог.

Одна сторона губ Избет скривилась, но тут заговорил Золотой.

— Что ж, очевидно, он довольно умен.

— Иногда, — сказала она, пожав плечами.

Святое дерьмо. Я полагал, что демисы были таким же мифом, как и ламеи.

— Это то, чем ты всегда была? Плохая имитация настоящего, одержимая разрушением жизней отчаявшихся?

— Это довольно оскорбительное предположение. Но нет. Демис не рождается, а создается, когда бог совершает запретный акт Вознесения смертного, который не был