– Глиняный человек куда-то делся, – объявляю я, сообразив, в чем дело.

– Глиняный человек? – переспрашивает она.

– Не важно. – Это не имеет значения, и в любом случае у нас есть дела поинтереснее. – Слушай…

Но в этот момент земля под нашими ногами начинает дрожать, и через несколько секунд весь мир вокруг нас уже грохочет и трясется.

– Не сейчас, Саймон!

– Кэт…

Я хватаю ее за руку и притягиваю к себе. Все равно бежать нам некуда. Из-подо льда вырывается лавовый фонтан и осыпает нас дождем пылающих капель. Мои фиговенькие сенсорные перчатки и ботинки вдруг становятся такими горячими, что я стаскиваю их и швыряю через всю комнату. Гарнитуру оставляю на голове, надеясь напоследок еще раз взглянуть на Кэт, однако не вижу ничего, кроме искр.

Сегодня воскресенье, никто меня не беспокоит, так что я сплю до полудня. Когда, проснувшись, я вижу свою изысканную спальню с ее массивной дубовой мебелью, то чувствую себя несколько дезориентированным. Я откидываю шерстяное покрывало, натянутое во сне до подбородка. Мое первое инстинктивное желание – схватить OW-гарнитуру и тут же убраться из Нью-Джерси ко всем чертям. Машины у меня нет, но теперь, благодаря игре, это не имеет большого значения.

Потом я вспоминаю, что у меня на сегодня есть планы.

Я выбираюсь из постели и принимаюсь перерывать коробку со старыми вещами в задней части стенного шкафа, пока не нахожу плавки, купленные еще в начальной школе к соревнованиям по плаванию. Стянув с себя трусы и напялив плавки, я открываю дверь, выхожу из спальни и иду по коридору. Добравшись до гостиной, притормаживаю возле зеркала, чтобы убедиться, что мое хозяйство упрятано как следует. Плавки прикрывают ровно столько, чтобы меня не арестовали. Вообще, в этом зеркале есть на что посмотреть: мучнисто-белая кожа, черные косматые лохмы и трехдневная поросль на подбородке. Я решаю, что готов к дальнейшим приключениям. Однако, прежде чем приступить к делу, я трачу еще несколько мгновений, чтобы полюбоваться своим носом.

Моего деда судьба благословила таким же гигантским шнобелем. Как я читал, это было нечто легендарное. Если бы он жил на двести лет раньше, об этой штуковине слагали бы песни; но поскольку расцвет жизни моего деда пришелся на шестидесятые, знаменитый нос вдохновил людей лишь на то, чтобы дать ему кличку. Деда прозвали Кишка. Для тех из вас, кто считает французские булочки национальным блюдом, поясняю: «кишка» – это такая колбаска. Довольно непривлекательная колбаска, должен добавить, форма которой вызывает либо фаллические, либо фекальные ассоциации, в зависимости от уровня вашей зрелости. Тем не менее, говорят, что женщины моего деда любили. Есть даже мнение, что, возможно, именно это и послужило причиной его смерти.

Я не был лично знаком с этим носом. Фактически, я бы вообще ничего о нем не знал, если бы не книжка, которую я откопал в Брокенхерстской библиотеке. Она называлась «Гангстеры Кэрролл-Гарденс». Моя мать выросла как раз в той части Бруклина, но, если ее послушать, так ее детство сплошь состояло из свежевыпеченных канноли, пикников на задних двориках и церемоний бат-мицва по высшему разряду. Поэтому представьте себе мое изумление, когда, лениво перелистывая книгу, я вдруг наткнулся на фотографию Кишки! На тот момент я понятия не имел, кто это такой. Мне было тринадцать, и я даже не знал имени своего деда. Единственное, что я сразу понял – это что он в точности похож на меня.

Остановитесь и представьте себе хоть на минуту, каково это – вдруг провалиться в такую кроличью нору! К тому моменту, когда я ударился о дно, все обрело для меня смысл. Всю жизнь я подозревал, что от меня утаивают какую-то существенную часть информации. Долгие годы я был уверен в том, что никак не могу быть биологическим отпрыском своих родителей. В глубине души я всегда знал, что меня родила в кладовке для швабр одна из уборщиц, а моя красавица-мать с ее изящным маленьким носиком всего лишь милостиво приняла меня в семью. Каждый раз, когда мне улыбалась какая-нибудь из служанок, я начинал гадать, не она ли моя настоящая матушка.

Теперь я знал правду. Вооружившись изображением гангстера, о котором до этого никогда не слышал, я принялся докапываться до истины. Часть ее обнаружилась в коробке, засунутой в дальний угол на чердаке, в которой находились четыре школьных альбома Бруклинской средней школы. Я пролистал один из них… Она была там. Ирен Даймонд. Сперва я ее не узнал. В свои школьные годы она ничем не напоминала ту женщину, с которой я живу в одном доме. Я никогда бы не подумал, что эта девочка может быть моей матерью, если бы не легендарная «кишка», водруженная посередине ее лица. Ирэн Даймонд была обладательницей того же самого треклятого шнобеля, который я вижу каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. Хотелось бы знать, сколько заплатил ее отец за то, чтобы это дело исправили?

Когда я был помладше, мать часто наблюдала за мной, думая, что я не замечаю. Если я ловил ее на этом, она пыталась улыбнуться, но мне было понятно, что она в ужасе от того, что видит. Тогда меня это расстраивало. Сейчас я едва не лопаюсь от стоящей за всем этим космической справедливости. Всю жизнь моя мать пыталась сбежать от этого носа – и в результате он оказался на лице ее единственного сына.

Пожалуй, в тот день, когда я обнаружил эти альбомы, я дал небольшую трещину – однако не развалился на части. И никогда не упоминал о своем открытии родителям. Даже в те дни я знал, что в тайнах заключена сила. Я понимал, что у моей матери должна была быть серьезная причина, чтобы скрывать свое истинное лицо. Ничто не принесло бы мне большего удовольствия, чем взобраться на крышу и проорать оттуда о своем открытии, но я подозревал, что когда-нибудь наступит день, когда секрет моей матери может мне пригодиться. Поэтому на протяжении последних лет я держал его запрятанным в надежном месте для будущего использования.

Теперь мне нравится смотреть на свой нос. Полуденное солнце, льющееся через окна гостиной, подчеркивает его как нельзя выгоднее. Стоящее передо мной гигантское позолоченное зеркало – одно из пары, которую, как говорит моя мать гостям за обедом, она купила в Париже во время своего медового месяца. Не знаю, откуда взялись эти зеркала на самом деле, но я видел фотографии с ее медового месяца, и они были сделаны в Орландо, штат Флорида. Комната за моей спиной выглядит так, словно в нее в любую минуту может впорхнуть Мария-Антуанетта, однако «кишка» на моем лице служит постоянным напоминанием о том, что я-то не принадлежу к этому миру. Я – внук грошового бандита, который ломал людям пальцы по поручению преступной семейки Галло и чьим местом упокоения, вероятнее всего, служит дно Гованус-канала.

– А-а! – взвизгивает позади меня женский голос. Затем я слышу звук торопливо удаляющихся шагов.

Должно быть, кто-нибудь из служанок, недавно принятых в штат. Остальные давно уже предупреждены насчет меня. Не знаю, что конкретно им говорили, но они вряд ли были бы шокированы, обнаружив парня под метр девяносто, с гигантским носом и нулевой мышечной массой, стоящего посреди чопорной гостиной в костюме, практически сводящемся к футляру для члена.