погоне. Это застаёт врасплох и даёт преимущества. В машину я её пихнул, пылая от ярости. Рванул из-под сиденья шмайсер, передёрнул затвор. «Фрау, простите! Не доводите до греха. Мне главное дотащить живую и я дотащу.» Я навёл автомат на её роскошные ноги. Она зажмурилась и закричала, я дал по газам. Сиди тихо сука!

Немцев было немного. Половина раздета. Они играли в волейбол в поле, и услышав взрыв направились к месту. Мне замахали. Я сходу предложил мордатому капитану рассказать последний анекдот, который ходит у нас в СС. «Что там грохнуло?» Заорал толстяк и попросил документы. Я пожал плечами и полез за документами, прикидывая шансы прорваться сейчас.

Если здесь десять стволов, и каждый даст очередь. Хлипкие шансы. Капитан не дождался документов, указал на кровь, под платьем немки, сделал страшный глаза, выдавил: «Упс!» И скрылся. «Что там грохнуло?» Спросил у меня молодой лейтенант. «Не я!» только и мог что выдавить я, и широко улыбнуться. Майор пока помогал мне.

Лейтенант добродушно помахал мне. Сейчас немцы найдут тело майора. Я свернул вдоль лесополосы, снова выехал к берегу реки и помчался уже знакомым маршрутом. Не доезжая моста нас должен подобрать катер и доставить почти к самой линии фронта…

Садился густой туман. Я заехал как можно дальше в кукурузное поле. Вытянул её и потащил к реке. Туман садился каплями на лицо и приятно холодил кожу. Катер был на месте. Туман берёг нас.

Нас укрыли вонючей холстиной и засыпали рыбой, мне казалось, я через всё это чувствую её запах, возможно пахли мои руки, я понюхал ладони. Нет. Но ей пахло, она была рядом.

Катер беззвучно шёл в тумане. Сон. В себя пришёл от звука пикировщика. Крайне неприятный звук. Его придумали для психологической атаки на противника. Психологической, ох. Грохает где-то совсем рядом, всего окатывает водой. Достаю её из ящика, и мы прыгаем в воду. Где мы сейчас, сколько проплыли на катере.

Нам всё время на Восток. Я тяну её дальше от реки, здесь не безопасно. Костёр разводим в глухой чаще. Она дрожит. Даю ей практически сухую свою рубашку. Печенье, тушёнку, что там ещё в рюкзаке у меня есть. Сижу, закурил. Ухает где-то сова, может сыч, ему вторит выпь. Так себе обстановка.

Наверное, ей страшно. Не стал спрашивать. А хотел. Хотя и так было понятно, ей страшно. Свернулась у костра калачиком.

Утром проснулся от того, что её нет. Чувствую, нет. Я встал, за бок схватился, всё затянуло. Бок красный, горит, заражение. Она ушла совсем недавно. Ещё тепло хранит её место. Вот сюда она пошла, вот он след, вот сюда. Я вертелся на месте и не мог понять. Бок тянуло, в глазах мутилось. Я взял след, и в этот момент услышал её крик.

Она кричала страшно, ещё страшнее кричал зверь. Я почувствовал под ногами воду. Болото надвигалось с каждым шагом. Света стало больше. Раз, и правая нога ушла по колено. Вжих, тут же отправилась за ней левая! «Бите! Бите!» Совсем где-то рядом кричала она, и рычал люто зверь.

Когда я их увидел, медведь почти доставал её. Не знаю, как она смогла так далеко забраться. Она увидела меня, мою беспомощность и стала кричать ещё сильнее. Когти медведя впивались в болотную жижу в сантиметрах от её лица заливая её всю брызгами грязи. Медведь сам ушёл целиком в болото, но его это видимо совсем не беспокоило, точно он крепко стоял на дне. Бах, бах, били грязь лапы у её лица. Рёв зверя дыбил волосы на затылке. Не трогай, её, сука, она моя!

Её голова почти скрылась в болоте. Я выстрелил медведю в правый глаз, но попал в правое ухо. Зверь моментально затих. Она кричала, потом судорожно схватилась за медведя. Медведь не тонул. Пока я рубил берёзу, она целиком забралась на медведя.

Вытянул её, потом сползал к медведю. Выбрался с куском мяса на сушу, я практически без сил. Она заметила мою слабость, помогла подняться, я оттолкнул её и тут же упал. Она снова подставила мне плечо, забрала мясо. Блуждали до сумерек. Я объяснял ей как мог, в какую сторону идти, она практически меня несла, да ещё тащила мясо.

Я чувствовал, что теряю силы, и ей со мной не справиться. Она уронила меня под сосну, сама распласталась рядом. Лежим, смотрим в небо. «Можешь бросить, меня!» Показываю ей на мясо, бросаю к ногам пистолет. «Иди отсюда! Дай спокойно подохнуть!» Она недоверчиво поднимается, берёт пистолет. «Шнель, шнель!» Поднимаю дрын и замахиваюсь на неё. Отшатывается, всё ещё недоверчиво смотрит. «Мясо забери!» — ору! Отворачивается и бежит.

Ну и хер с ней, выберется. Жалко, думаю, мясо пропадёт, никогда не ел медвежатины…

Не понятно, когда она вернулась. Помню урывками, кто-то тащит. Допёрла ведь, сопля, вот же ёб твою мать. А меня всего трясёт, в глазах темнеет. «Где пистолет?» — рычу. А она меня раздевает, и что-то колдует над раной…

По диагонали через всю избушку развешаны вещи. Свет в слюдяное окошко. Она жарит мясо. Пытаюсь подняться, в бочине огонь. Она чувствует, приближается, зло смотрит. Так пахнет жаренным мясом. «Ты что, жаришь мясо?» «Да, ты же убил того медведя.» Она подходит с кружкой густого бульона. «Ты гниёшь, пока только это!»

Пью густой бульон. Она с аппетитом ест жирные куски мяса…

Горит печка. Меня лихорадит. Она меняет повязку на боку. Немка раздевается в свете огня. Залезает под одеяло. «Я не дам тебе сдохнуть, русская свинья!» Она обнимает, прижимается вся, греет. Берёт в руки моё лицо. «Мне без тебя отсюда не выбраться!».

Проснулся, темно. Сколько я пролежал? Лежит, дышит рядом. Встал, качнуло в сторону, опёрся о стену, попустило. Крадучись, вышел на улицу. Эх, стою мочусь. Ухнул филин, Луна выглянула. Хорошо как! Что это внизу такое? Господи, курица эта немецкая клумбу разбила. Что она посадила? Или это не она? Бок не горит, чего она прикладывала не понятно. Швыряю нахер эти повязки. Зашёл. Чувствую не спит. И меня видит она сейчас, чувствую её взгляд. Иду прямо в темень. Вот её рука, её руки…

«Пять дней!» Она мне показывает, как и что лежало. Дом был оставлен недавно, те кто его оставил ушли ненадолго. Может они уже где-то здесь? «Где оружие?» И она снова пугается. «Я его спрятала на улице!» Я замахнулся на неё. «Дура?» И то, как изменилось её лицо, мне не понравилось. Она не испугалась. Вообще страх её