толком не разогреюсь. Помню, работал я на вершине горы недалеко от Бисби в Аризоне — до солнца там оставалось одиннадцать или двенадцать миль. Температура переваливает за сорок пять градусов: поднимаешься на шаг, становится еще на градус жарче. И это в тени. Вот только тени там не было». Всех своих собратьев по лесозаготовкам он почему-то называл «миннесотцами». При этом, насколько можно было судить, ни один из них в жизни не бывал в Миннесоте.

Арн Пиплс приехал с Юго-Запада и утверждал, будто виделся и разговаривал с братьями Эрп в Тумстоуне; по его словам, знаменитые законники были не блюстителями, а «фанатиками порядка»[2]. В юности он работал на аризонских рудниках, потом десятилетиями валил деревья по всей стране, теперь же превратился в хилого, сморщенного колобродника, не в меру болтливого, сторонящегося тяжелой работы, самого дряхлого во всем лесу старика.

Полезен он бывал лишь от случая к случаю. Когда требовалось вырыть туннель, он был пороховой мартышкой — подрывником, то есть: устанавливал заряды и пробивал себе путь вглубь утеса, пока не выбирался с другой стороны; после каждого взрыва за ним расчищали завалы. Он был суеверен и делал все точно так же, как делал это в медных рудниках Мьюл-Маунтинс на юге Аризоны.

«Я был свидетелем того, как мистер Джон Джейкоб Уоррен потерял все свое состояние. Напился и заявил, что сможет обогнать коня, — это, кстати, вполне могло быть правдой. Не таким уж Арн Пиплс был лгуном, во всяком случае, не заявлял, что знаком со знаменитостями, кроме разве что Эрпов, ну и потом, никто из присутствовавших ни разу не слышал о Джоне Джейкобе Уоррене. — Поспорил, что сможет обогнать трехлетнего жеребца! Стоял посреди улицы, раскачиваясь взад-вперед, глаза в кучку, до того пьян — даром что богатейший человек в Аризоне! — и как припустит, дыша тому жеребцу прямо в зад. Поставил на кон рудник Медной королевы. И профукал! Вот с кем бы я потягался! Теперь-то он, конечно, не просто на мели — на дне, и поставить ему толком нечего».

Бывало, установив заряд и повернув подрывной винт, Пиплс не добивался никакого результата. И тогда лес затихал, сгущалось напряжение. Люди, работавшие в полумиле от того места, каким-то образом понимали, что заряд все равно вскоре рванет, и вся работа стопорилась. Пиплс вытряхивал из карманов свои немногочисленные ценности — медные часы, оловянную расческу, серебряную зубочистку, — складывал их на пень и направлялся, не оглядываясь, в темноту туннеля. Когда он возвращался и вновь поворачивал винт, динамит взрывался с присвистом, мужчины устраивали овацию, а из туннеля вырывалось облако; пыль припудривала камни и теплым снегом падала на всех присутствовавших.

Ни у кого не вызывало сомнений, что Арн Пиплс покинет этот мир в клубах дыма, под монструозное грохотание, но все случилось несколько иначе: его ударило по затылку сухой веткой, упавшей с высокой лиственницы — такие коряги называют «вдоводелами», имея в виду как раз подобные несчастья. Удар свалил Пиплса с ног, но вскоре он пришел в себя и был, казалось, в порядке, жаловался лишь, что на позвонках у него «будто пупырки выросли» и «ходить теперь тянет зигзагами». В течение следующих дней у него было несколько приступов головокружения, он сделался сонным и забывчивым, все воскресенье пролежал в ознобе и горячке, а в понедельник утром его нашли мертвым — в кровати, с одеялом, натянутым до подбородка; по словам бригадира, он «выглядел таким умиротворенным, что никому и в голову бы не пришло его тревожить — лишь опустить в глубокую могилу вместе с постелью». Арн Пиплс говорил, что мирно стоящее дерево может быть другом, однако смерть он принял именно от такого дерева.

Его лучший друг Билли, тоже старик, но по большей части молчун, собрался с духом и произнес несколько слов у могильной насыпи: «Арн Пиплс в жизни никого не обманул, — сказал Билли. — Он никогда не крал, даже леденца не украл, когда был еще совсем ребенком, а прожил он до глубокой старости. Полагаю, каждый из нас может извлечь из этого урок: будь честен с людьми, и тебе за это воздастся. Во имя Иисуса, аминь». «Аминь», — повторили остальные. «Хотел бы я дать нам всем денек отгула, — сказал бригадир. — Но у нас есть начальство и идет война». Из-за войны в Европе спрос на еловую древесину значительно вырос. Несмотря на мирный договор, подписанный восемнадцать месяцев назад, бригадир не сомневался, что это лишь временное затишье; бои вскоре продолжатся, пока одна сторона не перебьет другую до последнего человека.

В тот вечер все обсуждали победы и поражения Арна и детально восстановили его последние часы. Что его сгубило — травма мозга или внезапная лихорадка? В горячке он выкрикивал какие-то безумства: «Эй, епископ, да воскреснут скалистые!» — а также: «Главнокопающий пайщик напал! Поберегись! Поберегись!», — и все взывал к духам прошлых лет, а также сообщил, что его навестили сестра с мужем, хотя оба, Билли знал это наверняка, были давно мертвы.

Работа Билли состояла в том, чтобы поливать и смазывать двигатель двухбарабанной лебедки, а также вовремя менять износившийся трос. Легкая работа, стариковская. Настоящим же механиком в отряде был Гарольд, двенадцатилетний сын бригадира, который шел впереди упряжек с ведром катраньего жира, намазывая его на полозья тряпкой из мешковины, чтобы огромные бревна не скатывались. Как-то утром — была среда, два дня спустя после смерти и похорон Арна Пиплса — у юного Гарольда тоже закружилась голова: он упал прямо перед упряжкой, лошади шарахнулись, стараясь не затоптать его, и чуть было не опрокинули ношу. От смертельных увечий мальчика спас Грэйньер, оказавшийся рядом по счастливой случайности — он стоял на обочине, дожидаясь, когда будет можно перейти колею, и оттащил мальчишку за штанину. До самого вечера бригадир обхаживал сына, смачивая ему лоб ключевой водой. Юнец бился в горячке и бредил — именно из-за болезни его чуть не затоптали лошади.

Тем же вечером захворал и старый Билли — метался по койке из стороны в сторону и нескончаемо бредил до глубокой ночи. Не считая той речи у могилы друга, Билли, наверное, и двух-трех слов не произнес за все время, что они его знали, но теперь не давал уснуть тем, кто был неподалеку, да и те, кто спал на другом конце лагеря, позже говорили, что слышали его даже во сне — в основном он выкрикивал собственное имя: «Кто это? Кто здесь? — кричал он. — Билли? Билли? Ты, что ль, Билли?»

У Гарольда лихорадка прошла, у Билли затянулась. Вокруг бригадира будто бы роились призраки: он бродил по лагерю, то и дело к кому-нибудь приставал —