можешь. Скоро уже и по воскресеньям придется спину гнуть, а ведь в воскресенье сам господь бог велел отдыхать. Об этом даже в Священном писании сказано. Верно?

— Верно! — подтвердил г-н Фицек и добавил: — Еще хорошо, что он за шесть дней сотворил мир.

— Что ж тут хорошего? — спросил кто-то.

— Да ежели б он целый год его творил, раз в году и было только воскресенье, — ответил г-н Фицек. — Правда, он мог бы сотворить и за два дня, и тогда мы отдыхали бы каждый третий день. Да, видно, наплевать ему на нас. — Г-н Фицек стоял уже в центре толпы и с удовлетворением поглядывал на гудевших вокруг него людей. — Но верно и то!.. — крикнул он и поднял руку, призывая к тишине.

А вокруг одни закричали: «Не богохульствуйте!»; другие требовали: «Говорите! Говорите!» — нарочно подбивая его продолжать разговор.

И, как всегда бывает в толпе ожидающих, люди радовались, что кто-то балагурит, а пуще того радовались, если балагура удавалось оставить в дураках.

Но г-ну Фицеку было вовсе не до шуток, он попросту говорил первое, что ему приходило в голову, и сам больше всего удивлялся, что люди смеются, обижался даже: «Что ж тут смешного?»

— Говорите! Не мешайте ему! — слышалось со всех сторон.

— А верно и то, что сотвори он за два дня, мир стал бы еще поганей. Ведь и так, даже за шесть дней, он у него с брачком вышел. Поторопился старик. Дрянной получился мирок. Стараться надо было! Небось не сдельно подрядился. Будь я заказчиком, швырнул бы обратно: «Доделай, дружок!»

Толпа разразилась громовым хохотом. «Постыдились бы!..» — крикнули г-ну Фицеку несколько набожных ремесленников, но остальные заорали: «Говорите! Говорите!..»

— Да разве богу присоветуешь, когда даже твои собственные щенки тебя не слушают? — сказал г-н Фицек, оскорбленный смехом.

— Это вы правильно сказали! — крикнул кто-то через головы, угадав душевное состояние г-на Фицека, и протиснулся к нему поближе. — С тех пор, как началась война, ребята совсем от рук отбились. День-деньской их колочу, а все не помогает.

Толпа настроилась на серьезный лад.

— А чему тут удивляться? — закричал какой-то мужчина, стоявший совсем позади. — Ведь солдату, коли он пристукнет своего ближнего, золотую медаль дают. Как же тут будешь детей учить?

— Какого ближнего? — спросил другой. — Москаля, что ли?

— Что же, он не человек?

— А зачем он к нам приперся?

— Приперся, потому что и мы к нему приперлись.

— А мы приперлись потому, что он к нам приперся.

— Ерунда!

Шум нарастал, г-н Фицек поднял руку.

— Господа, милостивые государи, умоляю!.. — крикнул г-н Фицек. — Умоляю не спорить о том, кто к кому первый приперся. Этого все равно не установишь. А я вот что предлагаю: пусть и наши войска и их войска лягут точно на границе, головами друг к дружке, и потом, ежели кто перешел границу, тому хана! Мадьяр ли он, москаль ли… Тогда уж ошибки не будет.

— А вы внесите это предложение в военное министерство, — послышался голос портного в черном котелке, который больше всех подбивал Фицека на разговор. — Вас послушаются, у вас ведь (г-н Фицек успел уже рассказать и про своих сыновей) еще пятеро могут «пасть смертью храбрых»…

— Я внес бы предложение, — крикнул г-н Фицек, обидевшись за то, что сыновья его «могут пасть смертью храбрых», — да не знаю даже, где оно, это министерство, помещается! И вообще-то там плевать хотят на здравый смысл…

— Что верно, то верно! Не только что плевать, но и… И не только на здравый смысл, но и на вас самих.

— Вы что грубияните? — крикнул г-н Фицек.

— Ишь недотрога нашелся! Вы лучше скажите, кто победит, ежели солдаты лягут на границе?

— Да, да, кто победит? — послышалось со всех сторон.

— При нынешней технике на границе не ляжешь. Куда вы денете пушки сорок второго калибра?

4

Разговор устремился по другому руслу. Стараясь перещеголять друг друга, заговорили о новом чудодейственном оружии, в точности повторяя слова газет. Про г-на Фицека сразу же забыли. Какой-то старик, воевавший, должно быть, еще при Кенигреце[1], как только назвали новейшие изобретения, вспомнил про бездымный порох, — какое это великое открытие и как оно ускорило окончание войны.

— Великое открытие? — спросил г-н Фицек, протиснувшись вперед. — А по-моему, так лучше изобрели бы беспороховой дым.

— А не прикажете ли вам подать еще и безвоенное объявление войны? — крикнул портной в котелке, и все снова развеселились.

— И это было бы не худо! — ответил г-н Фицек. — Впрочем я и на беспризывную войну согласен. Хотя ежели рассудить хорошенько, так в окопах не так уж и плохо. Сравните, как мы живем и как солдат живет на фронте, что он получает в день.

— А что он получает?

— Четыреста грамм мяса, семьсот грамм хлеба, поллитра вина в обед, столько же на ужин, сто двадцать грамм сахару, двести грамм жиров, сто сорок грамм овощей, тридцать грамм табаку…

— Двух коров и быка в придачу! — крикнул портной в котелке. — Откуда вы эту чушь взяли?

— Из «Непсавы». Как прочтешь такое, задумаешься: «А не податься ли всей семьей на поле битвы?»

— Что, приспичило больно? — раздались голоса. — Мы можем вам удружить!

— Не надо, — ответил г-н Фицек, обидевшись опять.

Он-то хотел сказать совсем другое, он ведь прекрасно знал, что все это враки.

— Смерти испугались! А ведь вам уж как-никак пятьдесят стукнуло! Пожили свое! Что тогда двадцатилетним говорить?

Г-н Фицек оказался опять в центре шумящей толпы.

— Во-первых, мне только сорок три. Во-вторых, на время войны я охотно взял бы и все восемьдесят три!.. — крикнул он человеку в котелке. — А что я пожил свое… Так имейте в виду, что пожилому человеку трудней помирать, чем молодому.

— Это еще почему?

— Почему?.. Да потому, что… он жить привык!.. Хотя, черт побери, помирать никому неохота!

— Святая истина! — крикнул мужчина в черном котелке. — Вы, верно, сапожник?

— Да. А что?

— Одни сапожники и бывают так по-дурацки умны. Ежели б нашу очередь установили по уму, стоять бы вам семьдесят первым.

Тут уж сапожники встали на сторону Фицека, так как обладатель котелка обидел этим их всех. Фицек почувствовал поддержку и заорал:

— Лучше я буду последним среди умных, чем первым среди дураков! Поняли? А кроме того, коли хотите знать, — кивнул он портному в котелке, который от хохота едва держался на ногах, — я уже и кельнером был.

— Только этого не хватало!..

Десятки голосов вырвались сразу, словно из гармошки, которую топчут ногами:

— А, кельнер!

— Фери! Подай пальто!

— Фери! Стакан воды!

— Фери! Газету!

— Фери! Кофе подай!

Фицек озирался словно затравленный зверь.