никогда не видела Керана в человеческом облике, она чувствовала его присутствие всегда, когда тот был рядом. В Безмолвии она ощущала его отсутствие, подобно тому, как треснувшая сухая почва алчет дождя.

Дверь в обсерваторию была слегка приоткрыта, и плитка у входа была скользкой от дождя. Она толкнула тяжелую дверь, открыв ее шире, и вошла внутрь. Факелы освещали ей путь, горя магическим пламенем, неподвластным дождю. Пустота эхом раскатывалась вокруг нее. Здесь не было священников, наблюдавших за обсерваторией Бога Бурь. У Керана было не много оракулов. Он был одинок и высокомерен, и полагал, что лишь единицы были достойны его. Кимеда была той, кого он желал, но королева ответила отказом на его попытки завладеть ею. Она не желала принадлежать кому-либо.

Теперь же ей нужно было наставление Керана. Он мог знать, кто – или что – мучило ее мужа. Их оракулы не могли этого понять. Ей нужен был глас божий. Кимеда опустилась на колени на каменном полу под открытой крышей. Небеса над ней все еще были серыми, но черные тучи уже развеялись. Смеркалось, и первые звезды Никса окропляли небосвод, но в их беспорядочных узорах не явилось ни единого образа бога.

- Керан, ты нужен мне, - сказала она. – Мне недостает твоего присутствия.

Лишь завывание ветра сквозь открытые своды обсерватории были ей ответом. Прежде, она действительно могла принять это за ответ. Но теперь, кто правил ветрами? Кимеда позволила тишине заполнить ее, пока у нее не осталось больше сил стоять на коленях. Она поспешила к выходу из храма, хлопнула дверью, и вышла в омытую дождем ночь. Никс сверкал созвездиями и туманностями. Ни одно небесное существо не промелькнуло в небесах, и она не смогла найти ответ в завихрениях звезд. Разозлившись на молчание бога, она принялась швырять камни. Она поднимала обломки скалы и метала их в Никс. Те лишь взмывали в небо и по дуге опадали в ущелье. Тогда она направила свою ярость на обсерваторию, но божественная бронза здания не поддавалась под натиском смертной.

- Керан! – вскричала она. – Ответь мне.

Она услышала шелест, когда порыв ветра превратился в небольшой вихрь и налетел на нее. Кимеда попятилась, оступилась и ударилась головой о камни. Она ненадолго утратила сознание, и когда пришла в себя, то лежала на спине, уставившись в Никс.

В небесах ей явилось видение. Вместо божественных образов, это видение образовывалось из черных пустот меж звезд. Она различила громадных существ с утрированными рогами, похожих, на минотавров. Затем каждое из них раздвоилось, затем, каждые двое превратились в четырех. Существа преумножались экспоненциально, пока сотни силуэтов не затмили небосвод. Они выходили из раскрытой двери, из пылающей комнаты, бесконечной очередью, один за другим. Видение сменилось, и пылающая комната превратилась в воющую пасть. Лицо неясно клубилось, пока, наконец, его черты не успокоились. И Кимеда узнала в нем лик сатира. За всем этим стоял сатир.

Кимеда села. На ее затылке запеклась кровь, но она чувствовала себя странным образом удовлетворенной. Керан послал видение лишь для ее глаз. Для остальных смертных небеса являли лишь яркие туманности и яркие точки звезд. Она встала и направилась назад, вниз по тропе, ведущей к ущелью.

Стало быть, некоторые боги, подобно Керану, нарушали Безмолвие. И это ее ни чуть не удивляло.

ГЛАВА 2

Ксенаг восстановил Долину Скола после гнева Нилеи. С наступление Безмолвия, изумрудная трава проросла над обнаженной землей увеселительной поляны, и ручей вновь журчал посреди владений Ксенага. Он закрыл раскол в земле, скрыв пещеры, в которых постоянно пытали его кузницы. Это были не простые печи, выстроенные для ковки бронзовых мечей или железных плугов. Это были божественные кузни, возведенные Петросом, похищенным мастером Пирфора. Рожденный в Никсе, сам Петрос был создан по образу Бога Кузницы, и знал все тайны божественного творения.

И теперь Петрос принадлежал Ксенагу.

Ксенаг в издевательской жалости поцокал языком, наблюдая за свои краденым мастером. Ему не было жаль Петроса. Сатир никогда не чувствовал жалости ни к кому, как не знал он ни такое раскаянья, ни сострадания. Даже до того, как зажглась его искра, Ксенаг испытывал мало эмоций, если дело касалось кого-то, кроме него, самого. Если кто-то страдал, что ж, он просто не мог заставить себя переживать об этом. Правда, он мог притворяться. Он очень хорошо научился заставлять других думать, что ему было не все равно. Он знал цену сочувствующих объятий оказавшегося в беде «друга». Он делал громкие заявления о несправедливости мира. Ксенаг мастерски создал вокруг себя оболочку изо лжи, и даже безо всякой магии она работала до смешного хорошо. Его обожали сатиры в Сколе, что было крайне важно, когда вам нужен кто-то, кто сделал бы что-то за вас.

- У тебя нет друзей, верно? – спросил он Петроса. – Ты не чувствуешь ничего, кроме жара этой кузницы.

В ответ, Петрос в четком ритме бил молотом по наковальне, снова и снова. Недружелюбное создание, но Ксенаг не мог спорить с этикой его труда.

- Я собираюсь поставить мир на колени, - сказал Ксенаг. Ему хотелось кого-нибудь впечатлить. Сатиры в долине бродили с поникшими головами после бесконечных гуляний. Сейчас их можно было впечатлить и сверкающим камушком.

- Вот-вот начнется Великое Празднование, - сказал ему Ксенаг. – Я заставлю твоего хозяина рыдать.

Бряц, Бряц, Бряц. Молот Петроса мерно обрушивался на наковальню.

- Как творец, ты знаешь, что не все всегда получается идеально, - сказал Ксенаг. – Уверен, ты видел, как Пирфор забросил много прекрасных работ в топку, лишь потому, что те были недостаточно изысканы. Я считаю свои прошлые свершения полезными… но лишь подготовкой к грядущему.

На пару мгновений воцарилась тишина, пока Петрос поправлял бронзовую пластину.

Затем, ритмичное бряцанье продолжилось вновь.

У Ксенага не было шансов завоевать расположение Петроса, но это было не важно. Все остальные будут заворожены им. Пронизанные магией празднования сатира накапливали мощную энергию – достаточную для изменения основ самой природы Никса. Он создал зияющие пустоты в обители богов и зрении оракулов. Затем, невероятно, боги сами устранились в Никс, при минимальном вмешательстве с его стороны. Все было так идеально, кроме проблемы с той неизвестной женщиной и Мечом Пирфора. Он знал ее имя, но ему не нравилось его произносить. Он ткнул пальцем себя в грудь, в том месте, где еще свежая кожа едва затянулась над наконечником стрелы Нилеи. Боль эхом отдалась во всем теле. Когда она стихла,