Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, полистав соответствующую литературу, я понял, что это типовой кризис роста. Мы полностью отработали фишку, на которой держались. Поначалу Бармаглот был, несомненно, хорош, ехидно кривлялся, озорничал, уже возникала мысль превратить его в наш постоянный бренд, но за год приелся, стал повторяться и теперь прежнего восторга не вызывал. Ведь это же — сеть, в ней десятки миллионов страниц, и каждая призывает: зайди ко мне, отметься, откликнись. Конкуренция здесь почти как в животном мире: идёт борьба за ограниченный пищевой ресурс, за лайки, за подписчиков, за просмотры, в конечном счёте — за рекламу и финансирование. Все кричат, все подпрыгивают, все размахивают руками, какофония страшная, отдельные голоса в ней практически не разобрать. Мы чувствовали, что тонем в этой аудиовизуальной трясине. Вадим, сперва загоревшийся идеей собственного канала, постепенно терял к нему интерес, и даже Кира, к чьему мнению он прислушивался, ничем не могла помочь.
— Нужна новая фишка, — твердила она. — Нужна идея, оригинальный сюжет, необычный — я бы сказала, смещённый — ракурс... Что-то такое, что привлечёт тех идиотов, которые сутками, как наркоши, слоняются по сетям, что-то будоражащее, такое, что вдаритим по мозгам...
Она с надеждой поглядывала на меня. Всё-таки именно я придумал кота Бармаглота. Во взгляде её проскальзывало беспокойство: если канал закроется, то надо будет снова куда-то пристраивать Лёлика — тревога старшей сестры за бестолкового брата переполняла её. Но мне нечем было её утешить. Вдохновению не прикажешь. Я тоже, как наркоман, целыми сутками теперь бродил по сети, по её галактикам, по её звёздным скоплениям, забирался в самые отдалённые их рукава, часами изучал популярные интернет-каналы, набиравшие (час то — к моему удивлению) сотни тысяч и миллионы просмотров, прикидывал,что бы мы тут могли использовать, надеясь высечь чужими кресалами искру собственного воображения. Никакая искра не высекалась. А если что-то и вспыхивало, то через мгновение гасло в пустоте абсолютной неосуществимости. Наступила весна. Снег стаял, обнажилась шершавая поверхность асфальта. Кусты и деревья во внутреннем дворике, куда выходили окна нашей студии, окутались зеленоватым туманом листвы. Взгляд Киры, обращённый ко мне, становился всё темнее и тревожнее. А следом за ней и Лёлик при всём своём равнодушии к внешнему миру начал заметно дёргаться.
Видимо, срабатывала интуиция.
Однажды вдруг огорошил меня:
— А что, Вадим Анатольевич вправду собирается закрыть наш канал?
Откуда он это взял? При нём никто ничего подобного не говорил.
Вопрос уныло завис.
Только через пару секунд Кира, в этот момент заглянувшая к нам, нервно и торопливо ответила:
— Не болтай ерунды. Вадим Анатольевич ещё ничего не решил. Давай — работай...
Тем не менее мне показалось, что воздух в студии на эти секунды застыл.
Вот в таком состоянии мы пребывали.
Внутренне, вероятно, смирившись, что всё кончено.
И вдруг там, где это меньше всего ожидалось, среди нагромождения комментариев к очередному посту, среди хлама и словесного мусора засверкал, как позже выразилась та же Кира, алмаз величиной с отель «Риц».
***
В общем, через несколько дней, просмотрев предшествующие материалы, мы обнаружили с десяток аналогичных роликов, я их, к своему позору, действительно пропустил, отмахнулся, не обратил внимания. Ещё пара роликов пришла во время этого лихорадочного просмотра, а далее они начали появляться с пугающей регулярностью по три-четыре штуки в неделю. Скоро их накопилась целая куча. Причём сразу же стало ясно что их все можно разделить на две резко отличающиеся категории. Первая — это высокий профессионализм: чёткое изображение, великолепная операторская работа, короткие и ясные комментарии на нескольких языках. В основном, разумеется, на английском. Но были так же — и на немецком, и на французском, и на итальянском. И ещё на одном, — нам удалось его определить как сербский. А вторая категория — это явная самодеятельность: изображение прыгает, часто не в фокусе, картинка, иногда перекошенная, снята явно с айфона, причём, видимо, наспех, из неудачного ракурса. Но главное — закадровые комментарии здесь были на русском: спотыкающийся девчоночий голос, невнятный, со странным акцентом, где путались ударения и искажались слова.
На мой взгляд, это не имело значения. Сильное впечатление производили и те, и другие. И улицы Лондона, по которым плыли лодки, просевшие, переполненные людьми, и Эйфелева башня, торчащая из дождевой серой воды, и колонны военных фургонов, обозначенные комментатором как переселение американцев в область Скалистых гор, и качающиеся под штормом громады нефтеналивных танкеров, и караваны самодельных плотов, причаливающие к шпилям церквей, и бредущая через заоблачный перевал реденькая цепочка беженцев, и вертолёты, рыболовными неводами вытаскивающие колышущуюся людскую массу из волн...
Всемирный потоп как он есть.
Ошеломляющая по выразительности картина.
Вставал вопрос — откуда это взялось? И не менее важный вопрос — что нам с этим делать? Лёлик, теперь взявшийся за раскопки всерьёз, просидевший в интернете, почти без перерыва, без сна, несколько дней, клялся-божился, что в сети ничего похожего нет, и хотя на значительной части роликов, особенно в новостных сообщениях, стояли логотипы известных информагентств, в архивах этих агентств, по крайней мере в открытых, данные ролики тоже отсутствовали.
— Откуда же они тогда берутся? — спросила Кира.
Лёлик, потягиваясь, дурашливо вытаращил глаза:
— Не знаю... Возможно, из будущего...
Его это не волновало.
Мы переглянулись.
Нас всех волновало другое.
— Ты логотипы можешь убрать? — осторожно поинтересовался Вадим. — Ну, чтобы их там не было вообще?
Лёлик кивнул:
— Без проблем.
— А изменить... как-нибудь исказить голоса, чтобы их нельзя