Староста, никаких иллюзий не питавший, услышав про царскую печать, схватился за голову, будто прикрывая макушку от топора.

— Эй, Епифан! — подозвал его к себе Тихомиров. — Вели соорудить гроб и перевезти покойника в управу. А ты, Костюков, — обратился он к приставу, — собирайся-ка в Петербург, с докладом в Третье отделение. Дело-то не шуточное.

Частного пристава Костюкова в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии никто из высших чинов принять не пожелал. Ему пришлось общаться с низшими чинами, которые ничего решить не могли. Однако кожаный футляр с бумагами «государственного лица» был у него изъят.

— Теперь месяца три канитель эта будет тянуться, а то и более, — возмущался полицмейстер Тихомиров. — А что нам делать с мощами прикажете? — обращался он неведомо к кому. — Уже вся управа провоняла гнилью!

Покойник и в самом деле пованивал, но хуже того — в управу начали стекаться любопытные крестьяне из окрестных сел поглядеть на «царева человека», о котором ходили уже самые невероятные слухи. То обстоятельство, что на костях скелета кое-где сохранилось мясо, растревожило людскую фантазию. Иные уверяли, будто покойник, пролежав много лет без гроба в сырой земле, сохранился целиком, без всякой порчи. К этой басне немедленно прибавили, что мертвец источает благоуханный аромат. Посыпались настойчивые вопросы попу местного прихода «Не святой ли это угодник или мученик, принявший праведную смерть, лежал столько времени в нашем ельнике?» Приставы целыми днями гоняли мужиков и баб от крыльца управы, чем порождали еще больше нелепых домыслов.

Все разрешилось неожиданно скоро. На третий день после визита пристава Костюкова в Третье отделение из Петербурга прибыл статский советник Дмитрий Антонович Савельев, назначенный расследовать обстоятельства гибели найденного человека. Столичный гость оказался весьма приятной наружности и мог бы даже считаться красавцем, если бы не шрам на левой щеке, от глаза до подбородка, отчасти скрываемый пышной бакенбардой. Несмотря на свои сорок два года, выглядел он моложаво. Смуглое красивое лицо его не было еще прорезано ни единой морщинкой. Спину при ходьбе он всегда держал ровно, словно гарцевал в седле. И только едва припудренные сединой виски выдавали истинный возраст статского советника.

Он явился в управу внезапно, без предупреждения, приехав в казенной, а не в личной, запряженной цугом, карете, как обычно являлись большие начальники. Представившись оторопевшему полицмейстеру Тихомирову, Дмитрий Антонович сразу поинтересовался:

— Где вы держите тело?

Придя в себя после длинной паузы, Тихомиров встал во фрунт и отрапортовал:

— Так что, осмелюсь доложить, «цареву человеку» выделено отдельное помещение, ваше высокородие… Тут рядом, в сарайчике.

— «Царев человек»? — с улыбкой перебил статский советник. — Вы его так прозвали?

— Мужики нарекли, Ваше высокородие, — смущенно пояснил тот. — Как прослышали про бумагу, подписанную покойным государем, так и нарекли…

Едва взглянув на останки «царева человека», лежавшие уже в дешевом сосновом гробу, Савельев попросил бумагу и перо. Даже не морщась от удушливой вони, он присел на лавку рядом с телом и, согнувшись, быстро начеркал две короткие записки. Стоявшие рядом навытяжку полицмейстер и частный пристав Костюков старались дышать пореже, не смея в присутствии высокого чина прикрыть носы рукавами или платками. Их сильно мутило.

— Отвезете вашего «царева человека» в анатомический театр, что на Васильевском острове, передадите его профессору Цвингелю. Здесь адрес и фамилия профессора, а здесь записка для него самого, — передал статский советник обе бумаги Тихомирову. — Все понятно?

— Разрешите исполнять прямо сейчас? — не веря своим ушам и глазам, уточнил полицмейстер.

— Немедленно! — в голосе чиновника зазвенел металл.

— Ах, как нам вас и благодарить, ваше высокородие!.. — залепетал было Тихомиров, но статский советник оборвал восторги подчиненного.

— Но-но, — сказал он строго, — приберегите благодарности на будущее. — И, поднявшись, приказал: — Велите позвать мужиков, нашедших труп. Пусть укажут место, где его обнаружили, и пусть захватят с собой лопаты.

Демьян Никитин и староста Епифан Скотников привели столичного начальника, в сопровождении жандармов, на ту самую злосчастную поляну с остатками болота.

— Вот здесь-от на корнях висел, — указал староста на размашистые, толстые корни огромного, поваленного бурей дерева.

Демьян предпочитал отмалчиваться, так как остерегался столичных начальников. Мало ли что им придет в голову? Ни за что могут упечь в Сибирь. О таких случаях он был наслышан.

— А далеко ли отсюда до столбовой дороги? — оглядевшись, поинтересовался Савельев.

— Да рукой-от подать, ваше высокородие, — угодливо ответил Скотников. — Саженей двести будет, а то и меньше.

Как бы в подтверждение его слов где-то совсем близко заскрипела крестьянская телега с несмазанными колесами.

— Двести саженей, — задумчиво повторил следователь. — Все же не два шага. Случайно, без цели, не забредешь.

— Не забредал он сюда, ваше высокородие, — вдруг подал голос дотоле крепившийся Демьян. — Его сперва убили, а после кинули в трясину.

— В трясину? — удивился Савельев.

— Прежде здесь топь непролазная была, — вмешался пристав Костюков, радуясь, что может оказаться полезным. — Я как-то весной забрел сюда спьяну, так едва выкарабкался…

Он вдруг осекся, поймав на себе недовольный взгляд начальника. Тихомиров красноречивым движением приказал болтуну замолчать. Это не ускользнуло от внимания статского советника.

— Так значит, ты сразу смекнул, что его убили? — дружеским тоном обратился Савельев к Демьяну. — А как же это? Мне вот и невдомек, как он помер…

— Вот глянул на него, все и увидал… — упорствовал Демьян, не обращая внимания на отчаянные взгляды старосты.

— Что же ты «увидал»?

— Да так, — неопределенно махнул рукой лесоруб, уже жалея о том, что сболтнул лишнее, — а только не сам он утоп…

— Ты давай не юли, — нахмурился Савельев, — говори все прямо! Я тебя за язык не тянул, сам вылез!

— Я чего… я ничего… — забормотал Демьян, виновато косясь то на жандармов, то на столичного начальника.

— Ну ты, дурак, отвечай! — прикрикнул на него Тихомиров, зловеще скалясь.

— В обчем, — нехотя начал тот, — привиделось мне оно…

— Он у нас в деревне, ваше высокородие, вроде колдуна, — улучив момент, пояснил вполголоса староста Епифан.

— Ясновидящий, что ли? — недоверчиво усмехнулся Савельев.

— Во-во, видится ему иногда! — подтвердил Скотников.

Жандармы растерянно переглянулись. Подобное свидетельство положительного и несклонного к мистицизму старосты явилось для них неожиданностью.