— Большое крещение совершим после того, как твой сумасшедший муж наконец отдаст богу душу и ты станешь законной женой моего сына, — с воодушевлением говорила Екатерина Петровна своей гостье. — Тогда уж по всей форме — гости, подарки, музыка и торжественный ужин.

Лаура с блаженной улыбкой кивала, соглашаясь с каждым словом влиятельной покровительницы. Зато граф Сергей, которого, как он сам выражался, «угораздило» внезапно сделаться отцом новоиспеченного маленького католика, попросту корчился от ярости и негодования, наблюдая восторги матери.

— Господь услышал мои молитвы! — твердила графиня. — Мой внук католик, а не еретик! И у тебя будет жена-католичка! Как прекрасно все обернулось!

Граф Сергей готов был есть песок на аллеях Воронова, только бы все «обернулось» как-нибудь иначе, но это мало помогло бы делу. Когда Лаура, свалившаяся как снег на голову, собралась рожать, он втайне надеялся, что ребенок родится мертвым или умрет сразу после родов. «Ведь сколько таких случаев! — малодушно твердил он про себя. — Почему именно этот должен выжить, чтобы погубить меня навеки?!» Но неаполитанка не посрамила славы своих плодовитых землячек и благополучно произвела на свет здорового упитанного малыша, которому можно было дать пару месяцев отроду. Оставалось одно — попробовать бежать.

Планы граф Сергей строил самые незамысловатые. Денег у него не осталось ни рубля, заложить и продать было нечего. Но можно было тайком пробраться на конюшню, оседлать лучшего коня и верхом отправиться в Москву, чтобы там прибегнуть к материальной помощи кого-нибудь из старых приятелей. «А уж там, — мечтал граф, — сразу за границу, благо паспорт в порядке. Устроюсь в Париже, и уж обратно ни ногой. Лучше подыхать в канаве на Монмартре, чем гнить в Воронове с матерью и этой итальянской соломенной вдовушкой!»

Он был в отчаянии от подобной перспективы и потому долго не раздумывал. После того как в комнатах матери и Лауры все стихло и в доме погасли окна, граф Сергей оделся и прошел на конюшню. Через несколько минут он уже ехал шагом по аллее парка, стремясь производить как можно меньше шума. За оградой он пустил коня рысью, а выбравшись на московский тракт, перешел на галоп. Наездником граф Сергей был отличным, коня он выбрал сильного и свежего, и к рассвету беглецы оказались бы так далеко от Воронова, что о проклятой итальянке можно было благополучно забыть, как о кошмаре.

Граф глубоко погрузился в сладостные мечты о том, что предпримет, оказавшись за границей, и потому не заметил поначалу двигавшейся на перекрестке дорог странной процессии, с которой едва не разминулся.

Впереди на лошади ехал солдат с чадящим факелом в руке. За ним скрипела длинная телега, запряженная парой ломовых коней. Телега была нагружена с верхом, а груз укрыт кусками пятнистой холстины. Замыкал процессию опять же солдат верхом и со смоляным факелом. Ростопчин не удостоил бы встреченную телегу взглядом, если бы возница, заскорузлый мужичок, с давно нечесаной бороденкой, вдруг не прокричал хриплым, сорванным голосом: «Мо-о-ор!»

Графа передернуло от вида голых окоченевших рук и ног, тут и там выглядывавших из-под холстины. По инерции стянув с головы цилиндр, он крикнул солдатам:

— Откуда едете?

— Из Андреевки, — был ответ.

Эта деревня находилась совсем близко от Воронова, в пяти верстах. «Значит, на днях холера доберется и до нас», — заключил граф Сергей.

Телега с всадниками давно скрылась за горизонтом, а Ростопчин еще долго стоял на перекрестке двух дорог и не двигался с места. Только что он желал погибели ненавистной итальянке и ее незаконнорожденному младенцу, а теперь не знал, что предпринять для их спасения и спасения матери: переехать ли сегодня же всем в Москву или запереться в усадьбе? Еще не решив ничего окончательно, он развернул коня и пустил его галопом.

Дормез, набитый чемоданами, двигался еле-еле — так, во всяком случае, казалось Елене, считавшей каждую версту, приближавшую ее к заветной цели. Она, обычно такая хладнокровная, на этот раз беспокоилась, не находила себе места, терзалась сама и терзала спутников, жалуясь на скверную дорогу, по которой никак нельзя ехать быстрее.

— К чему набирать столько вещей! Половину нужно было оставить и прислать с другой каретой! Не возражайте, сделайте милость! Майтрейи, будь добра, перестань шептаться со своей змеей, не то я вышвырну ее в окошко! Жескар, вам что, плохо? Неудивительно. Какая мерзкая дорога, ужасно трясет! Кто-нибудь, дайте ему понюхать уксус!

Жескар, едва оправившийся после своего рокового ранения, сидел напротив виконтессы с кротким глуповатым видом пожилого младенца. Он покорно нюхал уксус и душистую соль, глотал порошки, которыми его все еще пичкали по предписанию Глеба, и улыбался в ответ на все вопросы. Бедняге отшибло память. Прежде он мог часами разглагольствовать о том, как готовить то или иное любимое покойным виконтом блюдо. Теперь же названия блюд стали ему незнакомы. Выяснилось кое-что, еще более поразительное. Жескар не мог припомнить даже, кто таков виконт де Гранси, которому он верно служил столько лет!

— Ну как же, я помню, — неуверенно лгал повар, очевидно, опасавшийся за каждое произносимое слово. — Я отлично помню господина ба… барона!

Ближе к вечеру остановились на почтовой станции переменить лошадей. Поели в карете, разложив на коленях салфетки и открыв дорожную корзину с припасами. Елена не желала тратить даром ни единой минуты. Когда вновь тронулись в путь, все путники, насытившиеся и уже утомленные дорогой, задремали. Все, кроме виконтессы.

Достав из ридикюля два письма, она, в который раз, перечитала оба. Одно было от Евгения к Татьяне и ярко напоминало виконтессе давний страшный день, когда тот же человек почти в тех же словах отверг ее любовь и лишил ее своей поддержки. «Нет, напрасно говорил Савельев, что люди меняются. Меняются не все!»

Второе письмо написал ей Глеб, отправлявшийся в Москву. Оно было кратким и содержало сухую просьбу помнить о данном слове: уступить ему право отомстить князю Белозерскому первым.

Держа письмо в руке, виконтесса смотрела, как безвольно мотается по спинке сиденья голова спящего Жескара. Внезапно она ощутила зависть к этому несчастному, потерявшему память старику. «Все забыть, смотреть на мир с ясной улыбкой, не знать имен ни друзей своих, ни врагов! Ах, если бы я могла все забыть!»

И в то же время Елена знала, что если бы ей предложили дар забвения, она бы отвергла его ради грядущего возмездия.

На этом кончается третья книга романа