Душан снова открыл глаза. Жгучая боль все чаще, все сильнее парализовывала его члены, и он спешил, спешил передать дела своему наследнику и сделать последние распоряжения приближенным и близким.

— Сын мой, не плачь… Монархи не должны… плакать, — слабый голос царя разрезал тишину покоев, изредка прерывавшуюся всхлипываниями короля Уроша. — Подойди ко мне, Урош.

Вырвавшись из объятий матери, Урош подбежал к ложу отца.

— Жаль, не успел я тебя… как следует… наставить… Поначалу будет… трудно, — часто останавливаясь для отдыха, шептал Душан. — Но ты слушай советы… Деяна, Оливера, Саввы… Они мудрые люди и преданы… нашему дому…

И все-таки что-то кольнуло в сердце умирающего императора. Так ли уж преданы ему эти люди? Или, может быть, только благодаря своей могучей силе и железному характеру удерживал он их близ себя? Не раз он замечал, как украдкой бросали они свои хищные взоры на лакомые кусочки его державы, его любимой, цветущей Сербии; не раз слышал за своей спиной заговорщический шепот своих приближенных. Невольная слеза пробежала по угасающему лицу Душана. Он понял вдруг, уже слыша звон погребальных колоколов, что после его смерти Сербия рухнет, развалится. Он чувствовал это, но сделать уже ничего не мог. Он умирал…

— Больше всего бойся… османов… Это сейчас враг… самый… опасный, — словно завершая свои мысли о заговорах властелы, закончил Душан, и его слабая рука выскользнула из рук Уроша.

Угрозу со стороны Турции Душан Сильный оценил раньше и трезвее своих современников. Он увидел в ней не просто варвара, подобно гуннам или монголам, готового ворваться в европейские земли, но достаточно грозного и серьезного завоевателя, способного покорить поодиночке любую европейскую державу. После падения в 1352 году Цимпе и особенно после захвата турками двумя годами позже Галлиполи, одного из крупнейших византийских городов, когда ясно обнаружилось стремление Турции продолжать завоевания на Балканах, Душан пытался даже заручиться поддержкой католической церкви для защиты от турецкой экспансии. В одном из посланий, направленном папе Иннокентию VI в Авиньон, Душан просил папу назначить его предводителем христианства в борьбе против варваров. Ради этого он обещал признать папу отцом христианства (то есть он, ярый противник католицизма, фактически шел на соглашение, унию православия с католицизмом) и просил курию со своей стороны прислать легатов в Сербию для утверждения соглашения. Папа римский уважил просьбу Душана, и весной 1355 года в Сербию прибыли его посланцы с письмами для Душана, царицы Елены и короля Уроша. Однако, ища и здесь свою выгоду и не желая довольствоваться малым, а также намереваясь склонить на свою сторону побольше представителей господствующего класса, папа вручил своим легатам письма и для патриарха, и для высшего духовенства, и для самой влиятельной властелы при дворе севастократора Деяна, деспота Оливера, кесаря Прелюба, бывшего канцлера Бойко, немецкого рыцаря Пальмана, стоявшего во главе личной гвардии Душана, наконец, для всей властелы в целом в виде обращения. Однако до соглашения дело так и не дошло из-за упрямства короля Венгрии Людовика Великого, одного из самых влиятельных государей Европы и вечного, ярого врага Сербии и православной церкви.

3

20 декабря 1355 года государь Сербии и огромной части завоеванных греческих земель Стефан IV Душан Сильный скончался. Смерть его была внезапной и неожиданной для всех. Он оставил после себя восемнадцатилетнего сына Уроша и двадцатисемилетнего брата Симеона, но ни один из них не обладал необходимыми для управления царством качествами, особенно в такие тяжелые времена, какими была середина XIV столетия.

Еще при жизни Душан разделил свою страну на две неравные части: с одной стороны, старые, исконно сербские области, с другой — земли и города, захваченные у Византии. Сербскую территорию он отдал в распоряжение Уроша, а для себя оставил завоеванные земли. Здесь он выступил как наследник византийских императоров, уважая и почитая местный, складывавшийся веками порядок и юридическое устройство.

Однако, несмотря на раздел, центральная власть и авторитет государя при жизни Душана были сильны. Он умел держать дисциплину и заставить отдельные сепаратистские и центробежные элементы подчинить свои интересы и стремления интересам и стремлениям государственным. А сепаратистских устремлений было предостаточно. Царство Душана было подобно слоеному пирогу. Оно состояло из весьма разнородных элементов и по национальному составу (чего стоил один лишь двор государя, при котором состояли: сербы, болгары, греки, албанцы, саксы из рудокопных городов, немецкие рыцари, патриции из Котора и Дубровника, венецианские и флорентийские торговцы), и по вере, и по традициям, и по культуре, и по политическим устремлениям. Если позволительно будет такое сравнение, то империя Стефана Душана представляла собой миниатюрную копию империи Александра Македонского. Кстати, и судьба обеих империй была одинаковой.

Больше всего неприятностей Душану доставляли присоединенные греческие земли, где подавляющее большинство составляло греческое население, хотя император и пытался переселять сюда как можно больше сербских феодалов, изгоняя византийских. Греческое влияние ощущалось даже при царском дворе — в образе жизни, государственных учреждениях и дворцовом этикете и укладе. В дворянские дома входили греческий язык и греческие обычаи. Сербская властела, получившая во владение присоединенные земли, приспосабливалась к греческому образу жизни (так и удобнее, и выгоднее) и постепенно переходила на сторону высших слоев греческого населения, которое стремилось к отделению от Сербской державы.

Но царь Душан не имел ни силы, ни таланта, чтобы соединить все эти несоединяемые разнородные элементы воедино, да и времени для этого у него было слишком мало. Все это и оказалось роковым для его сына и наследника Уроша и для государства в целом.

4

В отряде рыцаря Брюкнера было пятьсот латников. Все, как на подбор, статные, мощные. Одетые в железные латы, они и в самом деле выглядели непобедимыми. Четыре года рыцари Брюкнера верой и правдой (за хорошую плату, разумеется) служили Стефану Душану, будучи незаменимым подспорьем в его завоевательных походах и на равных соперничая с личной гвардией Душана — полуторатысячным отрядом рыцаря Пальмана. Теперь Душан умер, и Брюкнер почувствовал себя несколько ущемленным. Он собрался завоевывать Византию, чем обеспечил бы себе законное место в исторических хрониках, а ему сказали, что после смерти старого государя поход отменяется: у молодого государя, мол, другие планы.

— Иные планы! — громыхал своим басом огромный, широкоплечий рыжий Брюкнер, жалуясь своему ближайшему другу, рыцарю Хойзеру. — Да есть ли они вообще у него, эти планы? Ишь, как рассопливился у батюшкина гроба. Вот Душан, тот был государем!

— А ты думаешь, Пальман останется при Уроше?

— Меня не интересует Пальман. Этот проходимец всегда мог найти место под солнцем, — недовольно поморщился Брюкнер. — Пойдем лучше к рыцарям. У них уже, наверно, пир идет горой.

Рыцари пировали. В конце концов, они же не виноваты, что этот чертов Душан преставился перед самым Рождеством. Это пусть сербы соблюдают траур. Они, рыцари, подвластны только сами себе и своим, рыцарским, законам. По случаю рождественских праздников закололи десять баранов, множество гусей и кур. От сыров, колбас и масла ломились столы. Огромные бочки крепкого красного вина, десятки лет хранившиеся в погребах замка местного великаша, призренского жупана Вукашина Мрнявчевича, опорожнялись в считанные минуты. Деревенские девки, прислуживавшие рыцарям, уже давно ходили в синяках из-за постоянных пощипываний, тычков и тисканий.