Однако и великаши находились на перепутье: они не торопились выказывать свои симпатии. А потому лишь немногие присоединились к заговору Синиши. Другие же, хотя бы на словах, держались за Уроша. Но были и такие, которые вообще отошли в сторону, выжидая, что будет дальше, куда повернет свою колесницу судьба-история. А она, эта судьба, преподносила все новые сюрпризы. И, может быть, как раз выжидающие были в данном случае самыми благоразумными людьми.

Ведь даже глубоко мысливший Душан не мог предвидеть весь трагизм событий, разыгравшихся сразу же после его смерти. Где же ему было предвидеть, что первой свою лепту в раздробление с таким трудом собранного им из разных кусков-земель государства внесет его верная спутница, супруга и мать наследника, царица Елена.

В первых числах февраля 1356 года пребывавшая безвыездно в Серрах царица Елена, помянув усопшего на сороковой день, вошла в покои царствующего сына, решительным тоном начав с ним давно продуманный до мелочей разговор. По всему было видно, что Урош не был готов к нему, а потому и не знал, как себя вести во время разговора.

— Император, сын мой, у меня к тебе есть разговор величайшей важности и государственного значения. Готов ли ты меня выслушать?

— Я всегда готов вас слушать, матушка. Я только это и делал все свои годы — слушал то святейшего нашего батюшку, то вас, матушка.

Елена в своем траурном одеянии казалась суровой, неприступной и величественной, и поэтому, когда она села, Урош не решился последовать ее примеру и все время разговора провел стоя.

— Господь Бог слишком рано призвал к себе нашего батюшку, да будет земля ему пухом, — при первых словах голос Елены дрожал, но чем далее она говорила, тем тверже и властнее он становился. — И ты, сын мой, не успел как следует окрепнуть и поднатореть в государственных делах. Однако в твои годы, Урош, начинали царствовать многие государи Европы.

— Я знаю, матушка.

— Однако у всех у них были несколько иные условия, чем у тебя. Границы их государств оставались неизменными на протяжении десятилетий, а то и столетий. Границы же нашего государства еще не устоялись. — Елена на секунду задумалась. — Не зря ведь и батюшка твой, Стефан Душан, с трудом управлялся со всеми проблемами. Потому он и возвел тебя еще при жизни своей на королевский трон, дабы ты ему был в царстве подпорою.

Урош покорно склонил голову в знак благодарности, все еще не понимая, однако, к чему клонит мать.

Вечерний свет февральского неба едва пробивался сквозь слюдяные окна дворца, и в это время прислуга всегда зажигала светильники. И сейчас, когда лицо Елены начинало тонуть в сумерках, Урош позвонил в колокольчик и тотчас же явился слуга Голубан с зажженной свечой в подсвечнике.

— Почему вовремя не зажег свечи? — прикрикнул на него Урош.

— Не решался тебя беспокоить, государь.

— Поменьше говори. Делай свое дело и уходи, — раздраженно проворчал Урош, сердясь на себя за то, что не может разгадать смысла матушкиных речей.

Едва за слугой закрылась дверь, царица-мать встала, готовая продолжить прерванный разговор.

— Я думаю, сын мой Урош, трудно, очень трудно тебе будет управлять такой огромной страной, да еще попутно бороться с замыслами твоего дядюшки Симеона. А народ здесь непокорный, все норовит бунт поднять, все на Царь-град взоры свои обращает.

Наконец Урош не выдержал и, воспользовавшись очередной паузой, спросил напрямую:

— Не мучайте меня, матушка, словесами мудрыми. Не силен я в них разбираться. Скажите, к чему вы клоните?

— Помочь я хочу тебе в твоем царствии. — Елена тоже изменила своему спокойному тону, отмечая, к своему сожалению, сыновью слабость, которую он и сам не умел скрывать.

— Вечно вам буду за это благодарен, матушка.

Елена снова села, беря себя в руки.

— Помнишь ли ты царствие королевы-прародительницы нашей Елены Французской, сын мой?

— Да, матушка.

— Стало быть, ты знаешь, сын мой, как поступила королева после смерти своего супруга?

— Да, матушка.

— Ну, так вот… — Наступил самый важный момент всего разговора, и Елена Сербская, дабы придать этому моменту большую торжественность и официальность, встала со стула из орехового дерева о трех ножках с ажурной спинкой и первым делом подошла к окну, открыла и тут же закрыла его и повернулась лицом к сыну. — Я хочу остаться в Серрах.

— А как же Скопле и я? — Урош все еще не мог поймать главную мысль своей матери.

— Ты меня не понял, сын мой. Я хочу не просто остаться в Серрах, но быть здесь полноправной госпожой, царицей. И пусть мне присягнут великаши кесарь Воихна и великий воевода Углеша, как они до того присягнули супругу моему, царю Душану, и станут моими вассалами. А ты же, сын мой, будешь, как и прежде, править из Скопле всей Сербской империей, кроме моей Серрской области, хотя она по-прежнему будет принадлежать твоей короне.

— И кроме Эпира и Фессалии. — Урош, наконец-то все понявший, имел в виду владения своего дяди Симеона.

— Что касается Симеона, то вопрос о его правах будет решать Державный собор, — как искушенный в политике человек, Елена понимала, что без борьбы Симеон не отречется от своих прав и что первым шагом в этой борьбе должен стать Державный собор.

— Но как же я буду без вас, матушка?

— Возьмите себя в руки, государь, и скажите мне, согласны ли вы с моим предложением?

При последних словах Урош вздрогнул и непроизвольно выпрямился, приняв подобающую монарху осанку. Елена не без удовольствия отметила, что в этот момент он очень походил на отца — такой же круглолицый и стройный, такие же длинные узкие дуги бровей, такие же золотисто-рыжие локоны, касающиеся узких, покатых плеч. И голос Уроша на сей раз неожиданно для Елены напомнил ей интонацию и голос самого Душана.

— Вы спрашиваете у меня, императора сербского, согласен ли я с отторжением от моей державы самого лакомого кусочка? Конечно, я с этим не согласен… Однако, сообразуясь с тем, что вы являетесь матерью нынешнего императора и вдовою императора почившего, чья память навеки будет священна в народе нашем, я не могу не пойти вам на уступки. Я разрешаю вам править суверенно в области, принадлежавшей доныне государству моему. Я передаю вам эту область навеки и безвозмездно.

Елена была ошеломлена вдруг проснувшимся в Уроше царственным разумом и тоном. Возможно, не последнюю роль здесь сыграло и ее решение оставить его: ведь надеяться ему отныне придется только на самого себя.

— Не хотите ли вы, императрица-мать моя, дабы не дошло в дальнейшем до каких-либо недоразумений, означить передо мною границы владений ваших. Я же со своей стороны обещаю вам всемерную помощь и поддержку.

— За это горячо благодарю, император. Границы владений моих я означу сегодня же на пергаменте, и уже завтра к завтраку они вам будут представлены, — покорно, но достойно ответила Елена.