В первую половину дня я добросовестно трудился на ниве просвещения, сеял «разумное, доброе, вечное». А во вторую с этими же детьми пахал, пахал и пахал под вывеской школьного «Театра музыкальной пластики». И, видимо, мой странный сон для меня самого оказался пророческим: дело пошло-поехало как по маслу. Даже чисто внешне показатели явно работали в мою пользу: у детей, занимавшихся в «Театре», улучшилась успеваемость, снизились показатели заболеваемости и претензии к поведению на уроках, пропали двойки, наконец. А уж мой-то предмет они и вовсе вывели на первое место в школьном рейтинге. Прикусили языки даже самые придирчивые и маститые «училы», поначалу решительно принявшие меня в штыки. А о дирекции и говорить нечего. Нам даже оборудовали в актовом зале огромные зеркала и стойки-тренажеры, что позволило отрабатывать каждое движение пластического танца скрупулезно, как в балете.

А уж о самих танцорах и говорить было нечего! Хотя способностей к танцу в себе я так и не обнаружил, зато нашел и отточил глубинное чутье, очень выручавшее в работе с детьми. В нашем «пластическом театре» дети нашли себя, раскрепостились, избавились от казенной обстановки на уроках и ушли от разнузданной анархии после них. Самые талантливые пели и танцевали. Не слишком талантливые оформляли сопровождение и создавали фон исполнения – изобретенными нами самими «живыми декорациями». Все на нашей сцене было живым: и машущие ветвями березки, и ветер, и улетающие журавли. И все оказалось возможным выразить через пластику и жесты. Особенным успехом пользовалась в нашей постановке песня «Позови меня с собой», совершенно «переосмысленная» нами после фильма «Менты». В центр сцены мы поместили не солистку с микрофоном, а танцующий дуэт: юноша и девушка. Солистка находилась у края сцены и словно бы сама наблюдала немую мелодию из рук и тел, безмолвный рефрен из старинного стихотворения Гейне:

Любовь без ответа – не новость.

Так было во все времена.

Но сердце у вас разорвется,

Коль с вами случится она…

Нас стали приглашать на профессиональную сцену, и вскоре ни один окружной юбилей не обходился без выступления нашего «театра». Школа, получавшая за нас регалии, хотела было разгрузить «театралов» от основных занятий «для повышения профессионального мастерства». Но вдруг в дирекции с удивлением узнали, что наши занятия не только не мешают занятиям по всем предметам, но и улучшают память, формируют усидчивость и значительно повышают уровень усвоения «основных учебных дисциплин». Информация дошла до методистов, в РУНО начался настоящий бум. Работу экспериментального театра дружно признали необходимой для повсеместного распространения. И наконец – вот уж не ожидали столь стремительного взлета – на майском юбилее руководителя Комитета образования Москвы приняли решение сделать нашему коллективу прямо-таки сказочный подарок. Как они сформулировали: «с целью дальнейшей методической работы по внедрению опыта в школьную практику» открыть под моим руководством авторскую школу, где дополнительным физическим воспитанием охватят весь «контингент учащихся». Где, грубо говоря, можно будет наблюдать, как мои занятия делают из обычных детей отличников.

Мне не осталось ничего другого, как взять под козырек, поблагодарить, заверить и удалиться с праздника в полном ступоре от подобной поистине царской милости!

Венич, ты прости, на сегодня это все. Голова уже гудит, как котел. Не так легко это – собрать слова для точного выражения мыслей. Для меня, конечно, привычнее выражать мысли жестами, как глухонемому. Не знаю, почему так необходимо, чтоб ты меня понял!

Помнишь, в нашей юности – мы ведь с тобой, как и с Майклом Джексоном, ровесники – читали книгу Сэлинджера «Над пропастью во ржи»? Как я понял тогда из книги, человеку, самому падающему в пропасть, очень важным казалось удержать других на ее краю. Удержать именно вначале, когда по неопытности и детской наивности не думаешь, как гибельна эта дорога. Не могу все это выразить своим неуклюжим языком. Буквы на бумаге начинают слегка двоиться. На голове тоскливо сжимается свинцовый обруч боли – доза потихоньку подходит к концу…

Значит, пора считать слонов на потолке спальни, осторожно приманивать спасительный сон. Окончен день первый. Осталось три дозы – на три дня.

А две последние я решил соединить вместе – и снова считать слонов до наступления сна – в другом измерении. Я уже позаботился обо всем – для близких я просто уеду, далеко и надолго. И только ты, Ерохин, да еще один человек будут знать правду. Он – частично, а ты – надеюсь, всю…

Спокойной ночи нам всем!

Строки рукописи на последних страницах наползали друг на друга и ползли вниз к концу листа. Но я, следопыт Кирюха Сотников, мужественно дочитал первую часть до конца и был вознагражден – часть вторая начиналась уже ровным, хоть и некрасивым, но разборчивым и твердым почерком. Причину этого я вскоре понял.

…А теперь – опять всем доброе утро!

Я благополучно проснулся, привел себя в порядок, спасительный шприц, заранее приготовленный мною в ванной, наконец-то опустошен. Настроение переменилось на сто восемьдесят градусов и сто процентов. Не так все страшно, сегодня я попробую еще раз дозвониться до связного, а также пошарю кое-где «по сусекам». Не дрейфь, Волька ибн Алеша, может, еще и выплывем!

Хотел даже пройтись по участку, подышать воздухом, размяться… Но нечто, что сильнее меня, опять приковывает к письменному столу. Я должен, должен, Венич, объяснить тебе все! Помнишь Сэлинджера, «Кэтчер ин ве рай» – «Ловец во ржи»? Ах, я уже писал о нем!

А потому, для продолжения, расскажу хоть немного о своей жене. Здесь это будет кстати, да и тебе потом легче будет общаться с ней, зная примерно, как примет она наше с ней расставание. Так что – наберись терпения и «вникания».

Мы с моей Алькой познакомились еще в институте. Учились мы на разных потоках, она даже оказалась на курс старше, но выделил я ее из моря блондинистых девиц сразу и бесповоротно. Я мгновенно отметил ее такую же, как и у меня, отъединенность от толпы, некую особость, без кривляния и суеты, наличие собственного внутреннего мира и желание оградить его. Разговорившись как-то в библиотеке, мы охотно и вроде бы случайно снова пересеклись там еще раз – и скоро убедились, что можем довериться друг другу, что отныне нас двое и мы не одиноки. А значит – гармония и счастье не миф и для таких, как мы!

Имя моя суженая носила по тем временам редкое и иностранное – Алиса. А фамилию – самую что ни на есть русскую, и даже не самую благозвучную – Сивохина. А потому с радостью сменила ее в замужестве на мою, сибирскую, – Волокушина. Стало певуче и красиво. Алиса Волокушина… А вот сама наша совместная жизнь певучей и красивой оказалась только до свадьбы.

Конечно, во всем виноват я сам. Но мне тогда стукнуло всего двадцать пять, человека ближе и интереснее я не встречал, а прислушиваться к родителям особо не привык. Родители же Альки, с которыми мы жили первое время на улице Новаторов, постарались всячески скрасить начало нашей семейной жизни, и, как я внутренне чувствовал, страшно дорожили вроде бы не очень денежным и не самым перспективным зятем. Причина выяснилась довольно быстро, но лишь тогда, когда наш молодой семейный поезд бодро отошел от станции и, набирая скорость, понесся к следующей. Спрыгнуть с него на ходу мне не позволили тогда еще живая любовь и уже заявившее о себе чувство ответственности и того самого долга, в отсутствии которого меня впоследствии столько раз упрекали Алькины лечащие врачи.