прошлое и мало кому интересны. Но сейчас наше общество все больше напоминает мне ту страну, в которой я прожил первые шестьдесят лет своей жизни… А коль скоро это так, прошлый опыт важен не только будущим историкам, о нем полезно знать и современным молодым людям, даже если они сами этого пока не осознают»[11].

В наше время сказано:

…кораблям, что следуют за нами,

Придется драться с теми же волнами,

И скрежетать от той же самой боли,

О те же скалы ребра ободрав[12].

Да скалы могут меняться, волны – тоже. Но боль-то они продолжают приносить! Поэтому знать об этих годах надо. Забываем – и платим за это снова и снова. Да еще как!

А что забываем? Многие страны и народы помнят в своем прошлом прежде всего то, чем можно гордиться: успехи, достижения, победы. Не исключение тут и мы. В заметках поэта Роберта Рождественского есть такая фраза: «Долгое время мы говорили о своей стране, как принято говорить о покойниках: только хорошее»[13].

А государственные ошибки, промахи, преступления? Если их забыть, не вспоминать, они повторятся. В сталинские времена даже упоминать-то об этом было невозможно. Теперь появляются правдивые воспоминания. Но как же их мало!

В судьбе каждого из нас отражается время, на которое твоя судьба пришлась. Я вспоминаю, как повидал в своей жизни то, что важно и сегодня.

Мой жизненный путь не был усыпан розами. Но мне везло, я думаю, в главном: на встречи и дружбу с хорошими людьми. Везет и сейчас.

Слава Богу, у меня друзей немало.

К вам и обращаюсь!

II

«В нашей семье умирают от голода»

Воспоминания часто начинают с истории семьи – o дедах, бабушках, а то и прадедах и прабабушках. Увы, я так не могу. Дедов я не знал: они, как и еще несколько моих родных, за восемь лет до моего рождения умерли от голода, который в 1921–1922-м настиг Самарскую губернию, да и бо́льшую часть всего Поволжья. Одна из бабушек вскоре умерла. Вторая – во время эвакуации из блокадного Ленинграда, в апреле 1942-го.

Моя семья попала в два страшных голода: в Поволжье и ровно через двадцать лет – в Ленинграде.

В детстве, если бабушке казалось, что я чего-то не хочу есть, она говорила:

– Ты голода не видел.

О голоде в Поволжье я знал только по рассказам выживших. А о ленинградском… я сам каким-то чудом выжил.

Какие настроения я видел тогда в среде старой петербургской интеллигенции? Той, которую Сталин назвал «перепуганными интеллигентиками»[14]. Советская власть этим людям была чужда, они от нее пострадали. Но победы Гитлера никто не желал.

С горькой иронией отнеслись к посланию Калинина, «всесоюзного старосты». Обращаясь: «Ленинградцы, дети мои», – он призывал потуже затянуть пояса. А люди-то умирали.

«Перепуганные интеллигентики»! Их уже столько пугали, таскали по ссылкам, чего им еще бояться? Но, наверно, они-то и были бо́льшими патриотами, чем те, кто так себя гордо называл. Верили в Бога, хотя в церковь не ходили. Верили в конечный разгром немецкого фашизма, хотя и понимали, что нужны не «несколько месяцев, полгода, может быть, годик». И прилагали к этому все силы, которые у них еще оставались. Продолжали работать, каждый на своем месте. Во время бомбежек мама дежурила на чердаке и крыше: нужно было гасить зажигательные бомбы в ящиках с песком. Иногда ходил с ней и я.

Не верили укоренившемуся слуху, будто первопричиной голода стал пожар продовольственных Бадаевских складов после немецкой бомбежки. Могло ли все содержимое складов погибнуть от одной бомбежки? И вообще – неужели громадный город полностью зависел от одной лишь группы складов, даже если она большая? А не был ли этот слух выгоден ленинградским начальникам или властям, куда более высоким? Или – больше того – ими и «запущен»? Свалить страшный голод на немецкую бомбежку и на нерадивых хозяйственников, которые чуть ли не всё продовольствие для огромного города якобы собрали в одно место, положили все яйца в одну корзину…

Был и другой слух, но его передавали друг другу только шепотом и только самым близким: власти, не надеясь отстоять Ленинград, готовились заминировать важнейшие объекты, а в отношении продовольствия больше всего боялись, как бы оно не досталось врагу[15]. Не хотелось верить, что это – правда, хотя считали, что от властей можно ждать чего угодно. И впоследствии это, в сущности, признал даже А.И. Микоян. По его словам, Жданов, а за ним и Сталин, в начале войны отказались посылать в Ленинград дополнительное продовольствие – те составы, которые шли в Германию и должны были с началом германского вторжения повернуть обратно.

Вот воспоминания, которые Микоян опубликовал, уже отойдя от активной деятельности: «В самом начале войны, когда немецко-фашистские войска развертывали наступление, многие эшелоны с продовольствием, направляемые по утвержденному еще до войны мобилизационному плану на запад, не могли прибыть к месту назначения, поскольку одни адресаты оказались на захваченной врагом территории, а другие находились под угрозой оккупации. Я дал указание переправлять эти составы в Ленинград, учитывая, что там имелись большие складские емкости.

Полагая, что ленинградцы будут только рады такому решению, я вопрос этот с ними предварительно не согласовывал. Не знал об этом и Сталин до тех пор, пока ему из Ленинграда не позвонил А.А. Жданов. Он заявил, что все ленинградские склады забиты, и просил не направлять к ним сверх плана продовольствие.

Рассказав мне об этом телефонном разговоре, Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия. Тщетно я пытался его убедить, что спортивные помещения, музеи, торговые, наконец, дворцовые сооружения могут быть использованы как склады»[16].

Правда, не было ли и лукавства в этом признании Микояна? Что это были за составы, которые везли продовольствие к западным границам в плодородные области, которые сами снабжали страну? Ведь это было то продовольствие, которое советское правительство поставляло Германии вплоть до первого дня войны.

А об отношении Сталина к ленинградцам – еще одно признание Микояна. «Транспортировка в Ленинград продовольствия по воздуху вначале осуществлялась бомбардировщиками “дуглас”, которые я мог направить туда, поскольку контролировал поставки от союзников.

Транспортных самолетов в современном понимании тогда у нас еще не было. Мне удалось сконцентрировать, за счет других направлений, под Ленинградом около 50 бомбардировщиков “дуглас” и перевозить на них грузы в Ленинград.