В первый момент я решил, что снадобье сыграло со мной обычную шутку, сжав два часа галлюцинаций до нескольких минут, но тут же заметил, что за плечом моего отражения в зеркале стоит профессор Флок, мой старый наставник из Академии Физиогномики.

Профессор выглядел довольно бодро для человека, покинувшего сей мир десять лет назад, и довольно дружелюбно, учитывая, что именно по моему обвинению он оказался в самом суровом из трудовых лагерей — на серных копях у южной границы.

— Профессор, — обратился я к нему, глядя в зеркало. — Как всегда, рад вас видеть.

В белой одежде, какую он обычно носил в академии, Флок придвинулся ближе и положил руку мне на плечо.

— Клэй, — сказал он, — ты послал меня на смерть, а теперь призываешь вернуться?

— Мне очень жаль, — возразил я, — но Создатель не желал терпеть вашей проповеди терпимости.

Он с улыбкой кивнул:

— Это было глупо. Я хотел поблагодарить тебя, избавившего великое общество от моих безумных идей.

— Вы не таите обиды? — уточнил я.

— Разумеется, нет. Я заслуживал того, чтобы изжариться, как кусок мяса на сковороде, и задохнуться в серных испарениях.

— Тогда все в порядке, — кивнул я. — Как мне взяться за это дело?

— Двенадцатый маневр, — посоветовал Флок. — Анамасобия — это замкнутая система. Достаточно прочитать каждого горожанина, изучить наблюдения и выделить того, чьи черты выдают склонность к хищениям и психорелигиозную зависимость от чудесного.

Я заколебался:

— Как проявляется последнее качество?

— В виде родимого пятна, родинки или бородавки, из которой растет длинный черный волос.

— Так я и предполагал, — согласился я.

— И еще, Клэй, — добавил он, уже растворяясь в воздухе. — Полное обследование тела. Не пропусти ни единого бугорка, ни одной складочки.

— Естественно.

Убедившись, что собеседник покинул меня, я растянулся на кровати, заложив руки за голову и созерцая, как в дальнем конце комнаты медленно выпрямляется иллюзорный Арден. Зеркало в его руках стало водопадом. Издалека приглушенно доносились голоса Мантакисов, выкрикивавших что-то в припадке ярости или страсти, и мне вспомнилось мое собственное последнее романтическое приключение.

Несколько месяцев назад, засидевшись допоздна над делом Грулига (кошмарным убийством министра финансов, голова которого оказалась отделена от тела), я решил прогуляться по Верхнему Городу. Хрустальный лифт вынес меня на шестидесятый уровень, под самую крышу, где под прозрачным куполом располагалось кафе с удобными столиками. Играла арфистка, и в сумерках смутно открывался вид в даль, простиравшуюся, казалось, до края мира.

Я подошел к привлекательной молодой особе, сидевшей в одиночестве под окном, и предложил выпить за мой счет. Я забыл ее имя и лицо, но помню слабый аромат. Он нее пахло не духами, а спелой дыней. Она рассказала о семье, поведала, как трудно было с ней в детстве родителям, после чего я решил, что развлекал ее достаточно долго, чтобы сделать соответствующие выводы, и предложил пятьдесят белоу, если она согласится прокатиться со мной в карете по парку.

В парке я смешал для нее коктейль и незаметно влил порцию чистой красоты. Простым горожанам этот наркотик запрещен, так что я с любопытством ожидал, как подействует на нее непривычное вещество. Допив последний глоток, девица начала визжать, и я посадил ее к себе на колени, чтобы успокоить. Вскоре стало ясно, что она ведет беседу с покойным братом, а я тем временем прилежно ласкал ее плоть.

Уложив свою спутницу на мраморную плиту одного из обелисков под могучим развесистым дубом и дождавшись, пока она задерет юбки и ноги, я сосредоточил восприятие удовольствия в кончике указательного пальца левой перчатки, чтобы избежать контакта собственной кожи с низшим организмом. Все произошло почти мгновенно, я давно отточил эту технику до совершенства. «Люблю тебя», — сказал я, уходя. Несколько недель после того я задумывался, часто ли она меня вспоминает. Теплая меланхолия наполняла меня, пока я погружался в сон, наблюдая за волнами, пробегающими по варварским обоям, и слушая, как ветер северных провинций стучится в оконные стекла.

В четыре часа меня разбудил голос миссис Мантакис.

— Что там? — сонно отозвался я.

— Мистер Битон пришел проводить вас к дому мэра.

Я быстро поднялся и привел себя в порядок. Сменил рубашку, причесался, почистил зубы. Уже надев плащ и спускаясь в холл, я припомнил, кто такой Битон, и тут же увидел его. Синий горбун едва держался на ногах. Заметив меня, он зашаркал навстречу так медленно, что я успел бы выпить чашку чая. Протягивая мне письмо мэра, несчастный что-то промычал, и крошки голубой пыли просыпались из открытого рта на ковер.

«Ваша честь, — гласило письмо. — Поскольку вы сегодня утром проявили такой интерес к состоянию Битона, я предположил, что вам будет приятно изучить его вблизи. Если он окончательно окоченеет по дороге, просто следуйте дальше в том же направлении, и вы вскоре окажетесь перед моим домом. Ваш Батальдо».

Однако, пока я читал записку, Битон уже минерализовался. Он не издал ни звука, не застонал и не вздохнул. Плоть бесшумно уступила место камню. Он стоял, терпеливо устремив на меня выжидающий взгляд, выгнув руку, между пальцами которой оставался зазор в толщину листка. Я ощупал его лицо. Оно было гладким, как голубой мрамор, даже морщины и борода. Когда я отнял руку, его взгляд чуть дрогнул, встретившись с моим, и застыл окончательно. Неожиданное движение глазных яблок испугало меня.

— Быть может, этой зимой ты согреешь мою комнату, — произнес я вместо эпитафии и позвал Мантакисов.

Вошла хозяйка, и я спросил ее, как найти дом мэра. За две минуты она описала пять различных маршрутов, причем ни один из них не отложился у меня в памяти. Однако до заката было еще далеко, и я примерно представлял, в каком направлении двигаться.

— Займитесь-ка Битоном, — посоветовал я. — Он, кажется, готов.

Она бросила короткий взгляд на синего шахтера, покачала головой и сообщила мне:

— Говорят, повитуха, принимая малютку, уронила его на головку.

Я не стал дожидаться продолжения и поспешил к выходу.

Улица была пустынна. Я направился к северу с намерением выйти к переулку между складом и таверной. Этот ориентир наличествовал во всех пяти маршрутах, Солнце клонилось к горизонту, а ветер дул мне в лицо. Проходя в тени зданий, я гадал, вздумал ли мэр сыграть со мной шутку или искренне стремился удовлетворить мою широко известную научную любознательность. В лице Батальдо я не находил признаков отваги, необходимой чтобы шутить со мной, поэтому отмел мысль о розыгрыше и сосредоточился на поисках дороги. Холодный воздух взбодрил меня и смел последние нити красоты.

Вскоре за спиной у меня послышались торопливые шаги и голос: