Бантик моих губ расплывается в нежной улыбке. Я с любовью смотрю в большие и светлые мамины глаза, пока Никитична не подает к столу горячую стерляжью уху, а к ней рыбные расстегаи. Чуть позже кухарка приносит горшок гречневой каши с морковной подливой и курицей, за кашей следуют самые важные гости – два жареных индюка и телячий бок. С незначительным опозданием поспевает осетр, приготовленный на пару в луковой “одежке”. Потом настает время едва помещающихся на широкой тарелке кулебяк с грибами, гусиными потрохами и налимьей печенью, за ними идут пироги с вареньем, а на десерт к чаю – сочные сливочные пирожные и марципаны.

   Мы едва успеваем передохнуть после обеда, как приходит время ужина. На столе возвышается новая громада изысканных яств… Пир тянется допоздна…

   С тех пор прошло немало лет, но я по-прежнему oбожаю вкусно и сытно поесть. Хоть нос мне намажьте осиновой смолой из вредности, не могу постичь, как можно “страдать от обжорства”. Я помню, что значит терпеть ужасный голод – было время, когда неделями на язык не попадало ни кровинки, и сердце едва не останавливалось, и омертвляющий холод сковывал ослабевшее тело. Но страдать от изобилия пищи, я, простите, не умею, и, видимо, не научусь никогда.

   Соседи наши, довольно бедные и весьма скупые на угощение для гостей, князья Тузины, были малоежками. Они и самих себя включили в список тех, на ком можно сэкономить. Жили они на черством хлебе, щах и соленьях, только в большой церковный праздник мог появиться у них на столе жареный гусь или молочный поросенок. На вид Митрофан Евсеевич и Αгафья Федоровна Тузины всегда казались нездоровыми – худосочные, угрюмые, сутулые, с потухшим взглядом, который воспламенялся лишь тогда, когда в тарелке гостя оказывался слишком большой, по их мнению, мясной кусок. С их сыном Павлом, долговязым белобрысым мальчишкой, родившимся позже меня на полгода, я дружил, и находил его хорошим собеседником. Как и я, он любил читать и отлично умел играть в шахматы. Мы с Павлом убегали в лес, на речку, играли с деревенской ребятней в солдат, лапту и прятки, и много вместе с ними шкодили – гоняли по дворам кур, запускали в погреба котов, чтобы те отведали сметаны, пытались объезжать баранов и козлов. За это нам потом доставалось от родителей – Павлу телесно, а мне словесно. Поэтому я меньше боялся наказания и часто становился зачинщиком очередного озoрства.

   Детство мое было прекрасной, благодатной порой. (Несмотря на то, что гувернер Журнье всячески старался его омрачить, и в лучшую погоду силком затаскивал меня за письменный стол, на котором лежала стопка учебников выше моей головы). Я много времени проводил на природе, читал любимые книги о дальних странах и увлекательных приключениях, забравшись в огромное дупло старой липы. Часами я мог просидеть на горке над рекой, любуясь рябью на воде, зелеными лугами и далеким лесом…

    Недаром мой славный прадед генерал Αлексей Таранский, получивший от царя Петра эти земли за доблестную военную службу, выйдя из экипажа на вершине той самой горки, восторженно воскликнул “La belle!”, то еcть “Какая красота!”. При этом генерал так размашисто всплеснул руками, что с головы стоявшего рядом кучера слетела шапка и упала в реку.

   К усадьбе название Лабелино прилепилось не сразу, и не по велению прадеда, а по безграмотности кучера, незнакомого с французским языком. “Лабелино”, “Лабелино” – пошло гулять неведомое словечко по деревням и селам, названия которых были одно непристойнее другого: Глухая Топь, Пьяниловка, Отребьевка, Лихолюдово, Свара, Бурдяное. Их жители единодушно пожелали, чтобы объединенное поместье называлось непонятным, но благозвучным словом. Дьяк поместной церкви составил от лица народа письменное прошение “новому хoзяину сих земель” – “О присвоении усадьбе благородного наименования”. Генерал удивился необычному прошению, но артачиться не стал.

   “Пьяниловок и Отребьевок на Руси полным-полно, а Лабелино в новинку будет. Да и слово хоть чужеземное, однако русский слух не режет, как родное”, - подумал генерал.

   Спустя несколько дней у пригородной дороги появился указатель с надписью: “Лабелино”, и бывшие жители непристойных деревень устроили возле него шумный праздник с плясками и хороводами.

***

Пора беспечности закончилась на удивление быстро. Прохладным августовским вечером отец мне преподнес плохой сюрприз. Вот уж не ожидал я от него такой жестокости. Выходит, к крепостным он был добрее, чем к любимому наследнику.

   – Хочу я, чтоб ты стал достойным человеком, Тихон Игнатьевич, – призвав меня в обитый фиолетовым шелком кабинет, сказал отец, стоя у окна и поглаживая левую бакенбарду. - Особую чтоб грамоту познал – любовь к Отечеству! Родине мог послужить, подобно своему великому прадеду – генералу Таранскому. Отправишься ты в Петербург, в кадеты. На завтра Εрофей готовит для тебя лучший экипаж.

   – Помилуйте, батюшка! В кадетах пропаду! – я рухнул на колени. – Какая мне муштра? Какие марши? Какой мне бег на дальность? Я погибну, бездыханный упаду на плац, – я обрисовал руками обширность туловища, доказывая его непригодность ко всякого рода гонкам, прыжкам и закидыванию ног выше подбородка на марше.

   – Не падай духом. Ты подтянешься, окрепнешь, - отец был беспощаден. – Не так давно закончилась война, и нынче время неспокойно. Того гляди, отыщется другой Наполеон, и надо будет исполнять священный долг. Позор тому, кто не cумеет защитить Отчизну. Да и не будь войны, подумай-ка, сынок, везде в почете офицеры. Зовут их в лучшие дома столицы, на балы. А мне тебя женить еще, да выгодно женить. Отказов я не принимаю. Будь любезен, соберись, и завтречка с рассветом – в путь.

   С родительским поместьем я прощался, как с жизнью – рыдал в парке на скамейке. Всю ночь не спал, и наяву словно мучился в кошмаре. Наутро я был вовсе сам не свой. Мать провожала меня, утирая ситцевым платочком слезы, а отец нарочито хмурился, скрывая жалость и тревогу.

***

В 1821 году я поступил в Первый кадетский корпус, что по сей день находится на Васильевскoм острове. Директором его тогда был Михаил Степанович Перский, человек, преданный своему делу, справедливый и доброжелательно относившийся к воспитанникам. Однокурсники подобрались разумные, хорошо воспитанные. Приняли они меня довольно сносно. Ожидал я худшего.