Впрочем, Швабру это ничуть не смутило, и она зарылась в пачку футболок, как енот в помойку. Надеюсь, там есть что-нибудь на фигуру «две палки прикручены к третьей».

Швабра не уродина. У неё обычное лицо. Мрачное, худое, с опущенными вниз в постоянной гримасе недовольства уголками губ. Лицо как лицо. Без макияжа и попыток как-то себя украсить. Это же можно сказать о причёске, одежде и манере себя держать. Просто чёрные волосы, растрёпанные или небрежно забранные в хвост. Просто джинсы с рубашкой или футболкой, в редких случаях — невзрачное платье с подолом чуть выше худых коленок. И выражение «идите все в жопу» крупными буквами на лице. Без этой гримасы его можно было бы назвать если и не «симпатичным», то нормальным.

Может быть, она была некрасивым ребёнком, и её за это заклевали в детстве. Может быть, она была обычным ребёнком, и её заклевали в детстве просто так. Но Швабра считает себя уродиной и транслирует это в окружающий мир с такой интенсивностью, что мир ей верит. Он легко верит во всякое говно.

Поэтому на фоне сверстников Швабра выглядит некрасивой. Выглядит злой. Выглядит старше. Выглядит другой.

— Вот эту возьму, — решается она.

На мой взгляд, футболка ничем не отличается от других. Обычная. Белая.

— Можно?

— Конечно. За тем и пришли, — я кинул взгляд на ценник и подвинул продавцу купюру.

— Примерочная там, — кивнул он на отгороженный занавеской угол.

— Что её мерить? Это же просто футболка, — Швабра повернулась ко мне спиной и сняла порванную.

Спина худая, с торчащими острыми позвонками, резкой границей между загорелой шеей и бледным телом. Лифчик она не носит. Незачем.

— Бесстыжая мерзкая девка, — буркнул под нос продавец. — Всегда такой была.

Швабра — гений социализации.

— Пошли, — сказала девушка, натянув новую майку.

Старую она хозяйственно свернула и сунула в сумочку.

***

Мадам Пирожок, посмотрев на нас, вздохнула и покачала головой. Уже знает. Маленький город. Комментировать не стала, выдала нашу тележку, заботливо сбережённую в недрах склада. Положила сверху внеплановый пакет с пирожками.

— Отнесите молодому человеку, пусть хоть не голодным сидит.

— Не ожидал от вас сочувствия к правонарушителям.

— То, что он вступился за девушку, кажется мне правильным поступком, несмотря на весь идиотизм произошедшего. Впрочем, судья со мной вряд ли согласится, так что у парня большие неприятности.

— Этот парень сам одна большая неприятность. Он искал проблем с первой минуты нашего знакомства. Не удивительно, что он их нашёл.

— Не спорю, — вздохнула Мадам Пирожок, — но пирожки ему передайте, если не сложно.

— Отнесёшь пайку арестанту? — спросил я Швабру, пока мы катили тележку к бару.

— Он всего час сидит, — фыркнула она, — вряд ли проголодался. Может быть, вечером.

— Смотрю, ты не прониклась его героизмом?

— Ты неправильно произносишь слово «идиотизм», босс. Я не нуждаюсь в защите. Я тут выросла, я до сих пор жива, а значит, умею решать свои проблемы самостоятельно. Он просто придурок, босс. Но пирожки отнесу. Позже. Сейчас пора открываться для наших сладеньких лимонадиков. Вон, уже скребутся у дверей, как обоссанные котятки.

— Любишь ты одноклассников.

— Отвечаю взаимностью.

— …Послушай, — вещает уверенный бархатный голос из радиоприёмника, — я понимаю твою позицию. Как человек понимаю.

— Тут нечего понимать, — отвечает ему отец-с-арбалетом.

Я слушаю невнимательно, но, если всё правильно понял, то мы с ним коллеги. Он держатель таверны, то есть тот же бармен. Поэтому я ему не то чтобы сочувствую, но корпоративная солидарность присутствует. Барменам постоянно приходится выслушивать всякую чушь.

— Любой из нас знает, что однажды встанет перед выбором. И ты давал клятву.

— Это моя дочь. Не отродье. Я-то знаю.

— Так позволь нам убедиться!

— Чёрта с два.

— Почему?

— Как девочка будет жить после этого?

— Она будет жить, — бархатный голос внезапно обрёл стальную твёрдость. — Это уже много. Соглашайся, выбора нет. Это я тебе говорю и как старый друг, и как городской судья. Мы все прошли через это.

— А если я откажусь?

— Либо ты сделаешь то, что должно, либо мы.

— Простите, можно? — в заднюю дверь подсобки заглянула Ведьмочка Кофе.

— Заходи. Твоя подружка за стойкой. Топит одноклассников в океане своего обаяния и заодно плюёт им в лимонад. Наверное. Я не проверял.

— Я вообще-то к вам.

— И что тебе нужно?

— Тот набор… Ну…

— Театрального реквизита для постановки про вампиров?

— Да, реквизита, конечно. Могу я ещё раз на него взглянуть?

— Странное желание.

— Видите ли, — сказала она, помолчав, — я хотела ответить вам что-то вроде: «Знали бы вы, в какое странное место попали!»

— Но передумала?

— Да. Мне вдруг показалось, что вы как раз прекрасно знаете. Вы же не случайно здесь, Роберт?

— Случайностей не бывает. Люди просто не знают, куда смотреть.

Сундучка на месте не оказалось. Больше ничего не пропало, но специально задвинутый мной далеко за шкаф раскладной саквояж исчез. В последний раз я видел его ночью, когда вернулся из морга, — достал, убедился, что вкрученные в пол общежития крючья не случайно показались мне знакомыми. Ровно такие же, как те, что в этом комплекте. Один в один, как будто их оптом где-то