— Беатрис!.. — раздался изнутри женский голос. — А ну-ка вернись и закончи свой ужин!

Дверь полностью отворилась, и появившаяся в ней женщина с изумлением уставилась на стоявших перед ней мужчин. Девочка же, потеряв к ним интерес, юркнула обратно в помещение, едва не столкнувшись со своей матерью.

— Простите ее. Она любит пошалить и повела себя сейчас весьма невежливо — даже не пригласила вас войти.

Пятеро мужчин, не произнося ни слова, вошли в прихожую под ошеломленным взглядом женщины, которая, все еще не понимая, что означает их появление, уже почувствовала: ничего хорошего оно не предвещает.

— Чем могу быть вам полезной? — Ей не терпелось узнать причину появления в ее доме этих мужчин, вызывавших у нее все возрастающее чувство страха.

— Нам нужен дон Антонио Росильон, и, насколько нам известно, это и есть его жилище.

Эти слова произнес один из альгвасилов. Епископ Перес Прадо стоял молча, и впившаяся в него взглядом женщина так и не смогла ничего прочесть в его темных глазах.

— А зачем он вам понадобился в такой поздний час?

И тут женщина с ужасом заметила, что на плаще человека, облаченного в одежды иезуита и являвшегося, по всей видимости, главным среди этих пятерых, был вышит символ инквизиции. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, она поспешно продолжила:

— Антонио Росильон — мой муж, однако, к сожалению, я вынуждена вам сообщить, что он довольно давно ушел и я не знаю, когда он вернется. Может быть, даже не сегодня.

Женщина солгала, пытаясь добиться того, что, как она и сама понимала, было почти неосуществимо, — а именно помешать этим людям выполнить то, ради чего они сюда пришли.

— Не пытайтесь чинить нам препятствия, — грозным тоном произнес глава иезуитов, — и позовите его к нам. Нам доподлинно известно, что он сейчас находится здесь.

Он бесцеремонно схватил женщину за руку с такой силой, что она невольно вскрикнула от боли и попыталась высвободиться, однако иезуит другой рукой схватил ее вторую руку, не позволяя ей сдвинуться с места.

Видимо, услышав крики женщины, в проеме одной из дверей, ведущих в соседние помещения, появился светловолосый мужчина лет сорока, невысокого роста, но довольно крепкого телосложения. Увидев, что инквизитор держит женщину за руки, он сжал кулаки и решительно шагнул вперед, готовый дать отпор этим людям, так бесцеремонно обращавшимся с его женой.

Однако оба альгвасила резко выставили в его сторону свои шпаги, преградив ему путь и потребовав, чтобы он успокоился. Церковник тем временем отпустил женщину, и она в смятении бросилась к своему мужу, в глазах которого сверкали еле сдерживаемая ярость и еще какое-то труднообъяснимое чувство.

— Вы — дон Антонио Росильон, камердинер его превосходительства маркиза де ла Энсенады? — сурово и холодно спросил епископ.

— Да, это я, — твердо ответил мужчина.

— Писец Руис, прошу вас записывать все то, о чем здесь сейчас будут говорить. А вас, альгвасил Манрике, я попрошу зачитать приказ относительно этого человека.

Женщина стала переводить полный ужаса взгляд с одного из присутствующих на другого, тщетно пытаясь понять, что же здесь происходит. Один из альгвасилов развернул состоящий всего из одного листа документ и с торжественным видом начал оглашать его.

— «В Мадриде, в двенадцатый день декабря тысяча семьсот сорок шестого года от Рождества Христова, в присутствии главного инквизитора королевства преподобного дона Франсиско Переса Прадо-и-Куэста и главы иезуитов дона Игнасио Кастро доводим до сведения дона Антонио Росильона, проживающего в Мадриде и являющегося камердинером его превосходительства сеньора дона Сенона де Сомодевильи, маркиза де ла Энсенады, что в связи с поступившими в святую инквизицию в недавнее время сведениями против него, дона Антонио Росильона, выдвинуто тяжкое обвинение. Он считается с этого момента арестованным представителями инквизиции, и на основании предоставленных им полномочий они должны незамедлительно препроводить его в тюрьму, где он и будет находиться до окончания расследования».

Женщина, вцепившись в руку мужа, начала плакать, а он с изумлением и тревогой слушал эти зловещие слова. Наконец альгвасил закончил читать.

— Также сообщаем вам, что начиная с этого момента будет сделана опись всего вашего имущества и оно будет находиться под арестом до тех пор, пока не закончится разбирательство по этому делу.

— Я требую сообщить мне, в чем меня обвиняют! — гордо вскинув голову, заявил Росильон.

— Я требую… — передразнил его епископ. — Могу вас заверить, что в вашем положении у вас уже нет возможности что-либо требовать, в том числе и каких-либо разъяснений. Уж лучше призадумайтесь, чиста ли ваша совесть. Мы, конечно, не откажем вам в милосердии, если вы покаетесь в совершенном преступлении. Однако вам необходимо проявить при этом надлежащее рвение, чтобы у нас не возникло сомнений в том, что ваше покаяние искренне.

— Это настоящий произвол! — Росильон еще больше повысил голос. — Нужно немедленно сообщить маркизу об этом безобразии.

— Если вы хотите смягчить свою участь, то лучше как можно быстрее сознайтесь, ибо, прежде чем прийти к вам, мы — как вы, наверное, и сами догадались — сообщили о своих намерениях маркизу, и с его стороны не последовало каких-либо возражений. — В отличие от помрачневшего обвиняемого, инквизитор злорадно усмехался, как будто испытывал особое удовольствие от происходящего. — Итак, нам необходимо отвести этого обвиняемого в тюрьму! — ехидно сказал он своим подчиненным. — И немедленно составьте опись его имущества! — обратился он к писцу.

Оба альгвасила придвинулись к Росильону, готовые применить физическую силу в случае его малейшего сопротивления. Они уже привыкли к тому, что редко кто из обвиняемых не пытался спорить и сопротивляться. Поскольку они оба были и повыше ростом, и покрепче Росильона, они считали, что без особого труда справятся с ним, если придется применить силу. Однако произошло нечто совершенно неожиданное: жена Росильона почти с кошачьим проворством бросилась на одного из альгвасилов, уже собравшегося было схватить ее супруга за руку, и вцепилась ногтями в его лицо с такой яростью, что оставила на его щеке три глубокие царапины, причем так близко от глаза, что чуть было не угодила в него острыми ногтями. Затем она метнулась ко второму альгвасилу, однако он на долю секунды опередил ее и дал ей такую оплеуху, что она отлетела к стене и упала на пол. Альгвасил тут же повалился на нее сверху и так придавил ее своим телом, что почти лишил возможности двигаться. Все остальные тем временем набросились на Росильона и, несмотря на его яростное и отчаянное сопротивление, сумели совладать с ним и связали его по рукам и ногам, а альгвасил своей мускулистой рукой при этом так сдавил Росильону шею, что тот едва мог дышать.

— Я не позволю вам забрать моего мужа!

Придавленная к полу вторым альгвасилом женщина беспрерывно брыкалась и кричала, царапая ногтями своего противника, пытавшегося утихомирить ее. И пока она предпринимала ни к чему не приводившие усилия, в ее мозгу лихорадочно проносились жуткие мысли, среди которых доминировала мысль о том, какая ужасная участь, по-видимому, ожидает и ее мужа, и ее саму. Она испытывала неимоверные страдания от того унижения, которому подверглась, однако хуже всего для нее было осознание того, какую тяжкую душевную травму может получить ее дочь Беатрис, если она сейчас войдет и станет свидетельницей творящегося здесь грубого насилия. Она почувствовала, как ей безжалостно заломили руки за спину — так резко, что едва не вывихнули плечевой сустав. У нее ручьем полились слезы, причем даже не столько от боли, сколько от бессильной ярости, хотя боль постепенно вытесняла ярость. Затем ей начали связывать толстой веревкой запястья, а еще одной веревкой щиколотки, почти лишая ее возможности двигаться.