— Ты о чем толкуешь, Руслан? Куда мне уходить? У меня с артелью вся жизнь связана!

— Да своей семьей жить надо, вот куда! Замуж выходить, детей нарожать и жить как добрая мирная баба. Много вам надо-то? А тебя вечно куда-то несет, в дебри, с этим вашим ведовством…

Дана отстранилась и пристально посмотрела в его рыжевато-зеленые глаза, которые Руслан слегка прищурил, будто для пущей выразительности. «Вот и дошло» — обреченно подумала девушка, не сомневаясь в подспудном значении этих слов.

— Ну, тебе, конечно, виднее, что нам, бабам, надо, — усмехнулась она. — А если серьезно, Руслан, то ведовство для меня такая же служба, как для других портняжное дело, или кузнечное, или муку перемалывать да хлеб печь. Или как для других баб — по твоему выражению, — детей растить и очаг домашний беречь. Это тоже служба, притом нелегкая, но мне другая милее.

— Скажешь тоже, служба! Вроде это как-то само собой подразумевается, — протянул Руслан. — Да и куда бабе без семьи-то? Вековухой жить? А с колдуньей, Дана, не всякий отважится связываться! Хорошо еще ты девка скромная. Так забудь про эту артель, пусть они там в своем гадюшном клубке уживаются!

— К чему ты клонишь-то, Руслан?

— А ты якобы такая непонятливая! — досадливо вздохнул парень. — Может, начнешь наконец ко мне присматриваться? Я уж и так, и этак, но ты вся была в этих ваших колдовских штучках! Вот и решил, что теперь-то утихомиришься!

— Это как понимать? — нахмурилась Дана. — Значит, ты все знал, потому и затеял этот разговор? Но Мелания же сказала мне меньше получаса назад!

— Ну, это она тебе сказала, а бабы-то у вас давно перешептывались, — неохотно признался Руслан, взлохматив волосы. — А моя мать с кем-то из них дружбу водит, вот ей и наболтали, что, мол, на днях Мелания тебе все скажет. Я не знал, что прям сегодня, просто пришел на тебя взглянуть, а они, оказывается, уже и решили.

— А твоя мать, поди, и рада?

— Чего ж ей не радоваться: дочек-то нет, а забот хоть отбавляй! То спину ломит, то понос, то золотуха…

— А еще вас, троих мужиков, накорми да обстирай! — съязвила Дана, зная, что и отец Руслана, и его младший брат отличались отменным аппетитом и не баловали мать семейства добрым словом. Повторить ее судьбу художнице совсем не улыбалось.

— Слушай, Дана, ну что ты все кругами ходишь? Скоро купальская ночь, ребята с девчонками начнут себе пару выбирать, чтобы к осени пожениться, и нам уж пора! А то на грядущий год тебе сколько стукнет? Я-то не пропаду, ты о себе подумай!

— А я рада, что ты не пропадешь, — решительно заявила Дана. — И ты верно заметил: о себе я подумаю сама, без вашей с матерью заботы. Пусть она так за меня не переживает, а то спина еще пуще разболится!

— А ты, ведьма, не смей на мою мать наговаривать! — взъярился Руслан. Его симпатичное, хоть и чужое, холодное для Даны лицо исказилось, губы дрогнули, но он отступил, а затем махнул рукой и быстро пошел восвояси.

Дана устало повела плечами и вновь устремила взгляд на залив. Вскоре предстояло возвращаться в артель, опять браться за кисть, а вдохновение совсем иссякло после сегодняшних событий. Чтобы отвлечься, она прислушалась к перестукиванию сосновых веток, скрежету невидимых беличьих когтей по коре, птичьим напевам. И вдруг голова слегка закружилась, в глазах потемнело, а песок под ногами показался еще более рыхлым и зыбким.

Девушка поспешно села наземь, не заботясь о платье, прикрыла глаза, стала глубоко дышать и мысленно считать до ста. Вскоре от сердца отлегло и она снова ощутила твердую почву, но внутри по-прежнему грызла тревога.

Это было далеко не первое помутнение на памяти Даны: собственно, из-за них ее когда-то и приняли в артель Мелании. Ту всегда интересовали девочки, склонные к страхам, обморокам, дурным снам, слезливости и прочим странностям, которые не находили понимания в семье. Дане не было еще и десяти лет, когда начались эти темные наплывы, пугавшие девочку до слез. Мать лишь вздыхала: «Как же быть-то, если недуг разгорится? Ни тебе помощницы, ни замуж выдать! В монастырь разве только, да будет ли с нее толк, когда она только малевать горазда?»

К рисованию же Дана тянулась еще раньше, едва пальцы научились ровно и крепко держать кусочек угля, подобранный у печи. Поначалу мать бранилась, потом успокоилась, а в местной школе девочку даже хвалили за то, как она владела грифелем и кисточкой. Но затем снова наступили тягостные дни, перетекающие в годы. О них у Даны почти не сохранилось воспоминаний, вплоть до того момента, когда Мелания пожелала забрать ее в свою артель. Лишь потом она узнала, что таких девочек наставница считала наиболее пригодными для ведовских навыков, да и художницы из них получались незаурядные.

Однако многие ученицы впоследствии перерастали свои недуги, превращаясь в цветущих девушек, а затем и женщин. После этого Мелания переводила их в разряд обычных мастериц росписи, а до чар допускала лишь тех, в ком еще видела какой-то надлом и сумрак.

И в последнее время помутнения у Даны случались все реже, да и отпускали ее куда легче, — в детстве она бы еще не менее получаса мучилась головной болью, тошнотой и лихорадкой. Вероятно, Мелания смекнула, что с хворью девушка может утратить часть колдовской силы, и перестала в нее верить…

Вдруг в глазах нестерпимо защипало, а в щеки ударила кровь. Дана стала ожесточенно растирать их, не боясь боли — лишь бы не расплакаться перед всей артелью или, чего доброго, перед Русланом. «Раз так, я отправлюсь в этот треклятый Усвагорск, а то и прямиком в Маа-Лумен, только бы не кланяться Алене и не идти на поводу у этого Руслана с его семейкой! Я еще покажу, на что способна».

Глава 2

После разговора с Меланией Дана промаялась всю ночь без сна — за годы, проведенные в артели, она привыкла к раскатистому дыханию иных соседок, а вот отмахнуться от грусти и тревоги оказалось не так просто. В доме были две спальни для работниц, обставленные скромно, но не без уюта. Почти каждая женщина старалась украсить свое место какой-нибудь нехитрой мелочью: ярким эстампом, кувшинчиком с сухими цветами, домотканой салфеткой. Если они выходили замуж и покидали артель — впрочем, случалось это нечасто, так как на учениц Мелании в Дюнах смотрели косо, — то обычно оставляли все на память подругам.

Рядом с постелью Даны хранился только оберег,