Союзники проглотили, как ужи, жабы, скорпионы, мораль и принципы, потому что они боялись укрепить альянс Сталина с Третьим рейхом. Они также боялись саботажа, тщательно приготовленного или в стадии подготовки, различных коммунистических партий внутри каждой из союзнических стран. Интерес, выгода, как всегда, возобладали над любыми другими соображениями.

В реальности все длилось не более двух недель. С сентября 1939 года у союзников была только одна мысль и цель: не нервировать СССР, обозначить примирение со Сталиным, несмотря на его агрессию в отношении их союзника — Польши.

Сталин мог предпринимать многие диктаторские действия, положить конец независимости Эстонии, Латвии и Литвы, вырвать у румын Бессарабию. Важно было одно: сделать возможным изменение направления вектора лагеря русских.

Менее чем через два года это было сделано.

Германия в 1939 и в 1940 годах выиграла сражения в Польше, Норвегии и на Западе. Но она воевала уже более пятисот дней, не достигнув главного: победоносно высадиться на английской земле.

Англия, со своей стороны, в 1941 году также не ступила пока на Европейский континент: Черчилль говорил о многолетней подготовке.

Таким образом, путь для Сталина был свободен. Свободен в направлении рейха. Особенно свободен на Балканах.

Игра становилась все более и более напряженной. Немцы умело выдвинули свою пехоту в направлении Бухареста, Софии, Белграда. Необдуманный поступок Югославии, разорвавшей в мае 1941 года пакт, заключенный с рейхом неделей раньше, привел к решающему событию. Советы, тайные подстрекатели операции, смотревшие дальше, чем игрушка британского шпионажа — молодой король Петр, публично телеграфировали о своей симпатии к югославскому правительству.

Конечно, бронетанковые войска немцев в две недели смели Белград, Сараево, Салоники и Афины, десантники маршала Вринга оккупировали остров Крит. Но германо-советский разлом был явным. С тех пор альянс с рейхом отжил свое. Он принес Советам все то, что Сталин мог ожидать: свежий кровяной кусочек Польши, три прибалтийские страны, важные позиции в Финляндии, прекрасную Бессарабию.

Гитлеровский «лимон» был полностью выжат. Пришло время выжать и второй «лимон» — демократический. Известно, какой сок в конце концов дал этот лимон Советам в 1945 году: оккупацию территорий, населенных двумястами миллионами европейцев и азиатов, Красную армию, разместившуюся в Тюрингии, на Эльбе, перед Любеком, в Петсамо, в Манчжурии, в Корее, на Курилах!

Югославский вопрос, претензии, заявленные Молотовым, на Балканы, военные приготовления Советов в течение весны 1941 года не оставили Гитлеру сомнения в отношении амбиций СССР. Чем больше бы он промедлил, тем более неспособен был бы принять удар. С целью концентрации своих сил на востоке он временно отказался от своего плана вторжения в Англию. Он попытался различными средствами найти мирное урегулирование конфликта, разделявшего Германию и Соединенное Королевство. Это было слишком поздно. Англичане не были расположены отменять матч: он начался и больше не остановится.

В течение двух лет каждая страна с холодным спокойствием просчитала все, сделала свои подсчеты по тысячелетнему закату национального эгоизма и выгоды.

В конце все пришли точно к одним и тем же заключениям. Русские, ловко подталкиваемые англичанами и стимулируемые новыми приманками, рано или поздно нападут. Немцам, чувствовавшим, что игра началась, ничего не оставалось, как опередить. 22 июня 1941 года началась смертельная битва между национал-социалистическим рейхом и Советской Россией: два империализма, две религии, два мира покатились по земле в скрипучих песках Востока.

* * *

Англия, изолированная от Европы морем, имея свои главные богатства разбросанными по дальним землям, могла точно не чувствовать важности дуэли. Она реагировала, думая больше о своем сиюминутном, непосредственном интересе — освобождении Острова, чем о судьбе Европы, если Советы будут однажды победителями.

Зато для нас, народов Европейского континента, эта битва была решающей.

Если побеждает национал-социализм, Германия, то она будет владеть на Востоке сказочно богатыми землями, примыкающими прямо к ней, прямо связанными с ней железными дорогами, реками, каналами, открытыми ее организаторскому и производственному гению. Великий германский рейх в полном возрождении, имеющий замечательную социальную арматуру, обогащенный этими сказочными землями, простирающимися огромным блоком от Северного и Черного моря и до Волги, достигнет такой мощи, будет иметь такую притягательную силу, предоставит двадцати народам, забывшим Старый Свет, такие возможности расцвета и развития, что эти территории составят стартовую базу для неизбежной европейской федерации, о которой говорил Наполеон, о которой думал Ренан и которую воспевал Виктор Гюго.

Если бы, напротив, победили Советы, кто бы в Европе смог им сопротивляться, как только огромный германский бастион был бы разрушен? Обескровленная Польша? Прогнившие, хаотичные, оккупированные, прирученные, забитые Балканы? Обезлюдевшая Франция, не имеющая никакого оппозиционного слова перед лицом двухсот миллионов азиатов и большевистской идеологии, раздутой победой? Греция, Италия — очаровательные болтуны, со своими бедными народами, застывшими на солнце, как ящерицы? Мозаика маленьких европейских наций, выживших в тысячелетней гражданской войне, неспособных купить по сто танков каждая? Если Советы побеждают рейх, тогда Сталин ляжет на тело Европы, неспособной к сопротивлению и готовой для насилия.

Конечно, потом попытаются спасти эту на три четверти советизированную Европу. Вчерашние союзники испугаются, поскольку СССР не удовлетворится этой близкой добычей, потому что его жадные руки сразу после окончания Второй мировой войны потянутся к Тихому океану, к Китаю, к Персидскому заливу, к Средиземному морю, к Суэцкому каналу, разоряя колонии, сырьевые ресурсы, крупные международные тресты.

Но англо-американцы не будут больше стараться спасти Европу для Европы: просто они постараются сохранить на Западе трамплин, позволяющий им уберечь их империализм и реагировать на империализм советский, даже, если надо будет, однажды превратив этот трамплин в огромное поле развалин атомными ударами.

Мы, сыны Европы, думали о жизни Европы.

Какой бы ни была наша оценка способа, которым война была развязана, какое бы мы ни чувствовали сожаление о прошлом, какой бы ни была горькой иностранная оккупация наших родных стран, каждый из нас понял что-то намного более важное, чем удовлетворение или неприятности, которые ощутили с 1939 по 1941 разные европейские страны, ибо на карту была поставлена судьба всей Европы.

Этим объясняется необычный подъем бесчисленного множества молодых людей от Осло до Севильи, от Антверпена до Будапешта.

Тех, кто покинул свои родные семейные очаги в Ютландии или Босе, в Арденнах или в Пуште, в Лимбурге или Андалузии не для того, чтобы служить частным интересам Германии. Они отправились на войну, чтобы защитить две тысячи лет самой высокоразвитой цивилизации. Они думали о Баптистерии Флоренции и о соборе в Реймсе, об Алькасаре в Толедо и о колокольне в Брюгге. Они погибли там без счета не за служебные посты в Берлине, но за свои древние страны, позолоченные веками, и за общую родину, Европу — Европу Вергилия и Ронсара, Европу Эразма и Ницше, Рафаэля и Дюрера, Европу святого Игнатия и святой Терезы, Европу Великого Фридриха и Наполеона Бонапарта.