так и после смерти. Впрочем, это обвинение совершенно неправомерно: в теории Фихте отстаивается позиция, согласно которой теоретическому осмыслению доступны лишь плоды опытного познания; все, что выходит за рамки непосредственного опыта, не может составлять предмет познания и с точки зрения строгой науки само его существование весьма проблематично.

В то же время процесс мышления, согласно Фихте, отнюдь не гомогенный процесс: существуют различные уровни познавательной деятельности, которые Фихте называет «степенями жизни» или «степенями сознания». Основное отличие между этими степенями состоит в уровне осознанности, которым обладает сознание в тот или иной момент времени. Так первая степень жизни представляется Фихте своеобразным фундаментом познавательной активности – это уровень непосредственного опыта. На этом уровне сознание полностью растворено в вещах, выступающих его феноменальными определениями. Заметим, что в фихтеанской теории познания определение одновременно и логическая операция, и тот способ, с помощью которого вещи представляются сознанию в процессе познавательной деятельности. Так логическое понятие той или иной вещи непосредственно связано с тем, каким образом эта вещь представляется нам в опыте восприятия. К примеру, непосредственное восприятие неба задает наше представление о нем, в основе которого лежит естественное отношение человека к небу. Чисто феноменальное определение неба как «того, что простирается над моей головой», одновременно служит и средством самоопределения человека как существа, живущего в «поднебесном мире». Таким образом, логически определяя небо как предмет своего рассмотрения, сознание одновременно определяет и само себя, устанавливая пределы своей самости («тот, кто живет под небом»).

Вторая степень жизни предполагает разделение познающего субъекта и объекта познания в результате рефлексии. Собственно, только на этом уровне сознание вовлекается в созерцание самого себя, а предметом познания становится сам процесс познавательной деятельности. Согласно Фихте, эту степень жизни характеризует более высокий уровень осознанности и, как следствие, свободы. Строго говоря, только сознающее себя «я» свободно в полном смысле этого слова, так как только на уровне самосознания ему удается преодолеть естественную пассивность и стать полноправным субъектом действия.

Третья степень жизни предполагает не только вычленение познающего «я» из непрерывного потока переживаний, но и понимание, что всякая сознательная деятельность имеет своей высшей целью конструирование самости. Таким образом, вся эволюция сознания, с момента его пробуждения от «сна мира» в результате рефлексии, является историей последовательного восхождения самости, на каждом этапе которого «я» обретает все большую степень свободы. Таким образом, на третей степени жизни «я» получает представление о себе как о некоем интеллектуальном проекте, разворачивающемся во времени и нацеленном на полное самоосуществление «я». Процесс мышления у Фихте, благодаря его фундаментальной значимости, не лишен оттенка героизма. Будучи умственным усилием, направленным на прояснение условий существования самости и способов ее реализации, мышление есть настоящий подвиг, способным на который оказывается далеко не каждый, даже из тех, кто претендует на статус мыслителя. В частности, далеко не за всеми своими коллегами Фихте признает способность к чистому «трансцендентальному мышлению», так как последнее не нуждается в ссылках на авторитеты, опираясь в своих построениях исключительно на само себя, требуя, помимо высоких интеллектуальных способностей, еще и определенную предрасположенность к подобного вида деятельности, которую Фихте считает врожденной. Этим объясняется и крайне непримиримая позиция, которую Фихте занимает на страницах «Ясного, как солнце…», с ироничным сожалением констатируя профессиональную непригодность многих своих коллег и высказывая предположение, что им стоило бы посвятить себя более практически ориентированным видам деятельности. Разумеется, это язвительное замечание отнюдь не способствовало примирению с Фихте тех, кто был изначально настроен против него.

* * *

Рассмотрев вчерне основные положения фихтеанской теории познания, обратимся к ключевому понятию его философии – концепции «наукоучения». Наукоучение (нем. Wissenschatslehre) – терминологическое новшество Фихте, призванное отделить его собственную систему взглядов от всех предшествующих «философий», подчеркнуть ее строгость и принципиальную наукоориентированность.

Начнем с определения наукоучения, принадлежащего самому Фихте: «Наукоучение есть систематическое введение чего-то действительного, первой степени сознания; и оно относится к этому действительному осознанно, как относится демонстрация часов к действительным часам»[8]. Иными словами, наукоучение представляет собой точную модель мыслительной деятельности, разворачивающейся в исходном феноменологическом поле – поле непосредственного опыта. В системе Фихте, несмотря на ее нарочитую умозрительность и сильно выраженный спекулятивный компонент, основным критерием достоверности полученного знания служит непосредственный опыт. В частности, опору на непосредственный личный опыт Фихте считает отличительной чертой всякой новой философии. Делая непосредственный опыт главным критерием достоверности познания, Фихте вводит явный запрет на различные метафизические допущения, присущие его предшественникам. В этом пункте научная программа Фихте находит неожиданных союзников в лице представителей позитивистской традиции (О. Конт, Э. Мах, Р. Авенариус), в которой борьба с метафизикой и опора на непосредственный опыт признаются главными методологическими принципами при построении строгой науки. Фихте и позитивисты совершенно независимо друг от друга исходят из одной предпосылки: научное знание может быть основано только на индивидуальном опыте, и всякая отсылка к каким-то недоступным непосредственному восприятию субстанциям и сущностям не может использоваться в строгом научном познании. Впрочем, дальнейшее движение мысли Фихте и позитивистов развивается чуть ли не в диаметрально противоположных направлениях: Фихте делает ставку на субъективное познание, как на единственную форму познания, обладающую абсолютной достоверностью, позитивисты же, в лице Маха и Авенариуса, вообще отказываются от субъекта, сводя все научное познание к анализу чистого опыта.

В чем же причина такого расхождения? Почему, начиная как позитивист, Фихте заканчивает как самый радикальный метафизик (по крайней мере, с точки зрения позитивистов)? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к фихтеанской методологии науки.

В качестве своеобразного ориентира для построения своего наукоучения Фихте использует геометрический метод. Точность, наглядность и аподиктическая значимость геометрических истин делают эту науку оптимальной пропедевтикой наукоучения. Опора на геометрический метод очередной раз выдает в Фихте представителя картезианской традиции: вслед за Декартом и Спинозой он стремится выработать универсальную аксиоматику мыслительной деятельности, столь же очевидную, окончательную и незыблемую, каковой представлялась в его время аксиоматика, лежащая в основе геометрии Евклида. Для современного ученого, живущего в ситуации аксиоматического плюрализма и рассматривающего геометрию Евклида в качестве одной из возможных аксиоматических систем, наряду с геометриями Лобачевского и Римана, слепая вера Фихте в возможность существования универсальной аксиоматики лишний раз дискредитирует его собственную систему. Впрочем, правомерна ли оценка фихтеанской методологии в отрыве от исторического и социокультурного контекста? Не стоит забывать, что Фихте был мыслителем эпохи Просвещения, руководствующимся стандартами рациональности, которую В. С. Стёпин называет классической. Классический тип рациональности, согласно Стёпину, ориентирован на «…построение завершенных и всеобъемлющих систем, которые претендовали на статус абсолютной истины»[9]. Данный тип рациональности направлен на поиск универсальной, общезначимой системы высказываний и правил их согласования, справедливой