Судебный эксперт как раз спускался по лестнице, когда Касдан подошел к освещенному свечами главному входу. Они сдержанно поздоровались.

— Что скажешь? От чего он умер?

— Понятия не имею.

На коренастом Мендесе был помятый бежевый плащ. Цвет лица напоминал сигару, а волосы — сигарный пепел. Под мышкой он всегда держал старый учительский портфель, словно торопился на урок.

— Ран нет?

— Пока ничего такого не видел. Надо дождаться вскрытия. Но при поверхностном осмотре — нет. Одежда не порвана.

— А кровь?

— Кровь есть, но раны нет.

— Что ты об этом думаешь?

— Думаю, это кровь из естественного отверстия. Изо рта, из носа, из ушей. Или рана под волосяным покровом. Там всегда сильно кровоточит. Но точно пока ничего не скажу.

— Смерть могла быть естественной? Я хочу сказать, от болезни? Может, инсульт?

— И не надейся, — усмехнулся кубинец. — Мужика замочили. Сто пудов. Но чтобы выяснить как, мне придется в нем, так сказать, порыться. К вечеру буду знать больше.

Мендес слегка присюсюкивал, словно персонаж испанской оперетты.

— Я не могу ждать, — сказал Касдан. — Через несколько часов дело у меня заберут. Понимаешь?

— Еще бы. Сам не знаю, почему я с тобой разговариваю…

— Потому что я здесь у себя дома, а какой-то негодяй осквернил храм моих отцов!

— Когда тело перевезут на набережную Рапе, это будет уже не у тебя дома, приятель. Там ты — легавый в отставке, который всех достал своими вопросами.

— Ты мне сообщишь?

— Звякни, так и быть. Только на копию протокола не рассчитывай. Кое-чем я с тобой поделюсь. Но не больше.

Кубинец попрощался на ковбойский манер, коснувшись указательным пальцем виска, и вышел, прижимая рукой портфель. Касдан окинул взглядом неф, сверкавший в свете прожекторов. Четыре арки, обрамлявшие зал, изображение Богоматери под балдахином. Он приходил сюда каждое воскресенье на службу, больше двух часов внимал песнопениям и вдыхал запах ладана. Это место стало для него чем-то вроде второй кожи, неизменно согревавшей и дарившей чувство защищенности. Обряды. Голоса. Знакомые лица. Кровь Армении, текущая в венах.

На лестнице послышались шаги. Уг Пюиферра на ходу мотнул головой, сбрасывая капюшон. С первого взгляда армянин догадался, что он возвращается не с пустыми руками.

— След обуви, — подтвердил криминалист. — Среди кровавых брызг. За трубами органа.

— След убийцы?

— Скорее свидетеля. Тридцать шестой размер. Или убийца карлик, или, как я предполагаю, там стоял кто-то из ребятишек, поющих в хоре. И все видел.

Касдану тут же вспомнились детские голоса во дворе. Он представил себе эту сцену. Один из мальчиков зачем-то идет к Гетцу. Застает органиста в момент встречи с убийцей. Прячется за трубами. Потом спускается назад. Он в шоковом состоянии и никому не говорит о том, что произошло у него на глазах.

Касдан схватил мобильник и позвонил Ованесу, ризничему:

— Касдан. Мальчишки еще здесь?

— Собираются по домам. Почти все родители уже приехали.

— Планы изменились. Никто из ребят не выйдет из церкви, пока я их не допрошу. Никто, понял?

Нажал отбой и посмотрел прямо в глаза Пюиферра:

— Окажешь мне услугу?

— Нет.

— Спасибо. Ничего не говори Верну, парню из судебной полиции. Я имею в виду, пока.

— Я сажусь писать рапорт.

— Договорились. Но Верну узнает об отпечатке, только когда получит рапорт. Это даст мне два-три часа форы. Ты ведь можешь это сделать?

— Он получит рапорт сегодня вечером, до полуночи.

— Как тебя зовут?

— Бенжамен. Бенжамен Зирекян.

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Где ты живешь?

— Пятнадцатый округ, улица Коммерс, дом восемьдесят четыре.

Касдан записал все ответы. Пюиферра поделился с ним кое-какими подробностями. По его словам, бороздки на отпечатке указывают на кроссовку фирмы «Конверс». «На мне такие же», — добавил криминалист. Касдан велел Ованесу найти мальчишку в «конверсах». Ризничий привел к нему семерых — все в двухцветных кроссовках. Очевидно, лидер продаж зимы 2006 года.

— Ты в каком классе?

— В пятом.

— Где учишься?

— В коллеже Виктора Дюруи.

— И поешь в хоре?

Короткий кивок. Он допрашивал уже третьего мальчика, но добился только односложных ответов, перемежавшихся паузами. Касдан и не рассчитывал на внезапную откровенность. Скорее он высматривал следы замешательства, психологической травмы у ребенка, видевшего убийство. Но пока ничего не заметил.

— Какая у тебя тесситура?

— Чего?

— Каким голосом поешь в хоре?

— Сопрано.

Касдан пометил и это. На данном этапе расследования следует учитывать любую деталь, даже не связанную с убийством.

— Что вы сейчас репетируете?

— Одну штуку к Рождеству

— Какую?

— «Аве Мария».

— Это ведь не армянское произведение?

— Нет. Шуберт, кажется.

Саркису пришлось позволить такое отступление от православных устоев. И Касдану это не понравилось. Все теряется.

— А сам играешь на каком-нибудь инструменте?

— На пианино.

— Нравится?

— Не очень.

— А что тебе нравится?

Новое пожатие плечами. Они сидели на кухне, под приходской конторой. Другие дети ждали рядом в библиотеке. Армянин перешел к хронологии событий.

— Куда ты пошел после катехизиса?

— Во двор. Играть.

— Во что?

— В футбол. Ребята мяч принесли.

— Ты не возвращался в церковь?

— Нет.

— А к месье Гетцу не заходил?

— Нет.

— Точно?

— Я не подлиза.

Мальчишка произнес это хриплым голосом, слишком серьезным для своего возраста. В белой рубашке, свитере с крупным узором и вельветовых брюках, он был ниже остальных на целую голову. Образ пай-мальчика завершали большие очки. Однако в нем чувствовался скрытый вызов, желание избавиться от ярлыка маменькиного сынка. Он то и дело ежился, будто свитер кололся.

— Какой у тебя размер обуви?

— Не знаю. Вроде тридцать шестой.