Средневековцы были все как на подбор высокие, красивые, умные, будто специально выведенная порода. Они собирались во дворе корпуса Паулина, на красивом квадрате идеального, словно после маникюра, газона, в окружении четырех изящных арочных аркад.

Генри де Варленкур всегда находился в центре этой группы, его светлые волосы сияли издалека, как будто он был одним из тех королей в Версале, одним из бессчетных Людовиков. Он был солнцем, остальные вращались вокруг него. Они гуляли там в любую погоду, болтали, читали, после наступления темноты тайком курили. Посреди двора был старый каменный колодец: если подойти вплотную и заглянуть, то увидишь, что в полуметре от края натянута для безопасности сетка и в этой сетке застряло множество окурков. Я однажды бросила сквозь щель в сетке монету, проверить, насколько глубок колодец. Слушала-слушала, но так и не услышала всплеск, когда монета коснулась воды. Вероятно, там, на дне, полным-полно окурков, они и приглушили падение монеты. Колодец Паулина похож на Средневековцев: с виду красив, а на дне гадость.

Если Генри предводительствовал Средневековцами, то адъютантом при нем состоял Куксон. Его тоже звали Генри, но все обращались к нему только по фамилии, поскольку в этой компании мог быть только один Генри. Куксон тоже с виду симпатяга, но все равно казался неудачной копией Генри: чуть пониже ростом, щекастее, волосы светлые, но не золотые. И черты лица грубее, загар бледнее, голос ломался. Тем не менее эти двое были неразлучны, точно братья.

Третий в компании – Пирс. Изящный брюнет со сросшимися бровями – они придавали ему такой вид, словно он постоянно раздражен. Пирс дополнял школьную форму некоторыми деталями вроде карманных часов и широкого пояса для инструментов вместо предписанного тонкого ремешка, носил обувь, шитую на заказ в Лондоне. Он дружил с Генри с восьми лет, когда оба они попали в подготовительную школу СВАШ.

Три девочки в этой компании были очень похожи друг на друга, блондинки с голубыми глазами. В том семестре мы читали Овидия, и я мысленно сравнивала их с сиренами, прекрасными русалками, которые заманивали моряков на смерть. Звали их Эсме, Шарлотта и Лара. Все хорошенькие, худые, и наша странная, будто монашеская форма сидела на них словно моднейший наряд из Милана. Шарлотта приходилась Генри очень дальней родственницей, в жилах Эсме текло небольшое количество королевской крови, а Лара, с виду такая же англичанка, была дочерью русских олигархов. У них всех были одинаковые прически, длинная прядь волос падала на один глаз, и, болтая, они мотали головой, перебрасывая волосы с одной стороны лица на другую. От моих волос (коротких, черных, с густой челкой) такого эффекта не дождешься, но все остальные девочки в школе, включая, увы, и мою соседку Господи-боже, старались копировать этот стиль. С самого начала я допустила ошибку, не научившись различать девочек-Средневековцев, решив, что они все одинаковы. Если бы папа был рядом и мы бы играли в фильмы, он бы сказал: «Смертельное влечение» или «Дрянные девчонки»[2], но даже эти фильмы не вполне передавали то зло, что таилось за белозубыми улыбками. Они не были тупыми блондинками, эти девушки, они были очень умны, недооценивать их себе дороже, а я именно так и поступила.

Все Средневековцы были невероятно богаты. Предки Генри из поколения в поколение учились в этой школе, школьный театр даже именовался «Дом зрелищ де Варленкур». Семья Лары, как я слышала, платила за бассейн. Вот они и вели себя так, словно владели всем этим местом – в общем-то, так оно и было.

Средневековцев было всего шестеро, три мальчика и три девочки из выпускного класса. Но вокруг этого твердого ядра было еще множество прихлебателей, которые преклонялись перед Средневековцами и выполняли абсолютно любое их желание в надежде, что в выпускном классе они сами станут Средневековцами. Каждый год шесть Средневековцев покидали школу, и на их место приходила новая стая, так что рядом все время крутилось множество претендентов. Господи-боже явно была из их числа – она бы сдохла, чтоб стать Средневековкой.

Каждый Средневековец сам по себе казался даже ничего, я часто занималась вместе с ними, и они вели себя вполне по-людски. Но когда они собирались в стаю, точно выжлецы, тут лучше обратиться в невидимку, словно олень Айдана. По большей части они меня вовсе не трогали, хотя три девицы иногда передразнивали мой акцент или посмеивались мне вслед, когда я проходила мимо них через двор. Мне казалось, будто у меня под ребрами возникал вдруг холодный камень, и я чувствовала себя несчастной, пока не уберусь от них подальше. Но мне доставалось еще не так уж чтобы слишком. Кое-кто из соучеников все время был у них на прицеле. Например, Шафин.

Средневековцы прозвали Шафина Плейбоем из Пенджаба. Он был высокий и тихий, лицо красивое, сосредоточенное, в темных глазах ничего не прочтешь. Прозвище ему дали умышленно неточное: во-первых, он вовсе не из Пенджаба, а во-вторых, с девочками он держался застенчиво, совсем не плейбойски. И это-то, разумеется, и казалось забавным: по понятиям Средневековцев, если прозвище вышло звучное и вдобавок смешное, значит, оно годится. Шафин был один из немногих, кто со мной разговаривал. Мы выбрали одни и те же предметы для финального экзамена и попали в продвинутую группу, так что иногда обсуждали уроки. Это самый близкий друг, если можно это назвать дружбой, какой был у меня в первом семестре, но поскольку он принадлежал к Гонорию, а я к Лайтфуту, проку от этого мне было немного. Вначале я мало что знала о Шафине – теперь-то я его знаю. (Чувство вины вполне может объединять людей, в этом я убедилась, и поскольку Шафин такой же убийца, как я, у нас сложились особые отношения.) Поговаривали, что в Индии Шафин – принц, и, казалось бы, Среднековцы должны были зазвать его к себе, но они беспощадно его дразнили. Позднее я выяснила, что невзлюбили они Шафина из-за какой-то давней ссоры, чуть ли не миллион лет тому назад, между отцами Шафина и Генри, которые тоже учились в СВАШ. И Шафина с восьми лет отправили в подготовительную школу, он прошел и ее, и средние классы и так добрался до предвыпускного, живя в интернате, поскольку его родители оставались в Индии. Но хотя Шафин знал тут все ходы-выходы и даже разговаривал как Средневековцы, почему-то он тоже оказался аутсайдером.

Я не раз задавала себе вопрос: зачем Шафин принял Приглашение, когда он знал, как Средневековцы к нему относятся? Он не мог не знать, что они про него думают, они это публично оглашали. Даже на уроках он не был в безопасности. Однажды на истории вышел такой спор, что я испугалась за Шафина.

Мы сидели в библиотеке Беды Достопочтенного за отдельными, рядами выстроенными партами, слабое осеннее солнце проникало сквозь витражные стекла, и на черных наших плащах скакали цветные пятна. Обсуждали Крестовые походы, борьбу христиан и мусульман за Иерусалим, которая началась еще в 1095 году (подумать только, СВАШ было уже четыреста лет к тому времени).

– Кто расскажет нам о битве при Хаттине? – спросил брат Скелтон, кругленький и жизнерадостный учитель истории. – Мистер де Варленкур, в ней участвовал ваш родич, если не ошибаюсь?