– А, трактирщик… Да, бывают люди разные…

– Что вы имеете в виду?

– Расцвёл он, монеты звенят… А душа, видно, сохнет! Он к людям-то как сейчас: деньги есть – хорошо, рассыпается сладкой речью, а ежели нет – так и на порог уж не пустит. Видел, девчонка-побирушка хлеба просила – так нет же, не дал! Как будто сам голодным не был… И у меня, как назло, ни монеты в руках не оказалось, чтобы ей купить… Так я ему рожу-то и набил! Вот он меня теперь и ненавидит.

– А сами зачем столько пьёте? Или мстите себе за что-то?

– Месть?.. Не особо она и сладка, месть-то такая… Забыться я хочу, молодой господин, забыться! Но вам… не понять… – вы так молоды.

Пелерин задумался.

– Забыться – это лишь на время. Не лучше ли действовать?

– А что я могу? Мне нет ходу обратно. Мне за всю жизнь не собрать столько денег, чтобы добраться…

– Неужели, если б не деньги, вы отправились бы искать свою семью в город, теперь принадлежащий врагу? Не боясь умереть, не боясь окончить свою жизнь вот так – собственноручно доставив свою голову туда, где, скорее всего, вы её лишитесь?

– Не раздумывал бы ни минуты! Пока есть надежда найти мою жену… Понимаете, она так верила в меня… О, если б я мог, я шагал бы пешком! Но это бессмысленно. Я могу только пить, чтобы забыть о своём бессилии! Я даже постарел – но ещё пару лет назад был силён, и эта седина – только от горя!..

– Я дам вам денег, – подумав, серьёзно сказал Доминик.

– Нет-нет! – устало отвернулся Жан. – Деньги мне предлагает каждый второй, кто останавливается в таверне и слышит мою историю! А я не бродяга, господин, не бродяга… И не шут, чтобы мне платили за рассказы о моей беде…

– Я дам вам денег, – повторил тот. – Денег и снаряжение. И, возможно, найду соратников. И вы отправитесь в Святой Мир, чтобы найти свою жену, и я отправлюсь тоже. Уверен, есть ещё много людей, кто не смог найти свои семьи – мы отправимся все вместе и кого-нибудь да разыщем!

Жан Эрнет посмотрел в ответ молча и так пристально, будто пытался найти в его глазах признаки безумия или обмана. Но взгляд юнца был полон решимости и воли, и какого-то внезапного огня, будто взорвалась его душа, как проснувшийся вулкан.

– Вы добры, господин, и храбры… – задумчиво ответил он. – Но понимаете ли, что нам – не вернуться обратно? Стоит ли вам губить свою молодость ради каких-то миражей, чужих жизней?

Доминик вздрогнул. Последнюю фразу он услышал как будто в тумане, и на мгновение ему показалось, что лицо Жана Эрнета изменилось: оно напомнило кого-то далёкого, из той, прошлой, жизни. Какую-то старость, беззащитную, слабую, нуждающуюся в помощи… Он присел на стул и вытер со лба выступивший пот.

– Господин, что с вами?

Пелерин поднял голову – на него с тревогой смотрел седовласый солдат. Видение исчезло.

– Надежда – она ведь живёт всегда, – тихо ответил он. – Я слышал, султан великодушен. Если удастся добраться до него, возможно, у нас будет шанс найти и выкупить тех, кто оказался в плену.

Это решение оказалось неизменным: Пьеру не удалось отговорить господина от опасного путешествия, как и тому – убедить верного друга оставить его одного на этом пути. Что ж, самому себе Пелерин всё же признался, что очень этому рад! Сам он был немного слаб голосом; и иногда даже казалось, что и меч для него длинноват… Опытный Пьер всегда выручал – отдавал приказы и следил за отрядом, который им удалось собрать, чтобы отправиться в Святой Мир: туда, где ещё можно было спасти несколько человеческих жизней. Конечно, если им удалось бы не потерять свои собственные…

Впрочем, не единожды перед отъездом верный Пьер задавал господину один и тот же вопрос, и после, уже в пути, сам Пелерин тоже думал об этом: к чему было ему, такому молодому и не слишком опытному, отправляться в это странствие? Он мог снарядить отряд из тех, кто жаждал такого путешествия, дать им денег и пожелать удачи на этом пути. И остаться в тихих спокойных местах, где нет таких опасностей… Но сам он шёл вперёд вместе со всеми – будто показывая окружающим свою веру в милосердие, на которое он так рассчитывал, отправляясь во вражью сторону. Или же доказывая самому себе, что он имеет право на любую, даже слишком безумную, надежду…

И вот, спустя столько времени, перед их глазами, наконец, были крепостные ворота, и на миг путникам показалось, что тяжёлый путь близится к концу. Но они знали, что это не так: теперь нужно было добраться до самого султана, чтобы попытаться добиться его благосклонности, взывая к великодушию, что ярко воспевалось не только его сторонниками, но и врагами, которым довелось иметь с ним дело.

Иногда застревая в переполненных улочках, они не меняли пути даже при виде мамелюков, воинов правителя. Спорные вопросы пока что успешно разрешали сопровождающий их драгоман Гайтан, в своё время изучавший арабское слово в испанском Толедо, и араб Махмуд, нанятый в Медине за весьма хорошую плату, и они продолжали благополучно двигаться вперёд.

Теперь, когда владыкой стал египетский султан, здесь не было видно крестов, так милых сердцу приехавших, и яд ярости прошедшего поражения и невозможности отомстить прямо сейчас всё сильнее разжигал души тамплиеров, одной рукой не отпускающих повода, а другой воспламеняющих гарды мечей. Видя, что сарацины так близко, на расстоянии клинка, они едва сдерживали свою ярость! Только мысль о том, что вскоре они доберутся до головы султана, немного охлаждала их пыл и заставляла держать себя в руках!..

Оказавшись у дворцовых ворот, отряд ненадолго остановился, ожидая, пока стражи получат указания. Наконец, им разрешили пройти, и они двинулись дальше. Пелерин, в числе первых проехавший через ворота, как через финишную черту, отделяющую его от свободного мира, оглянулся – они ещё были открыты, и ему вдруг захотелось снова пришпорить коня и поскорее отсюда убраться! Но дело было уже сделано, и оставалось только идти дальше – навстречу своей судьбе, выбранной им самим, быть может, слишком необдуманно.

Спешившись, они прошли за слугами во дворец, в огромную залу, где их уже ждали. Остановившись посредине, отряд оказался в окружении сарацин, заполонивших всё свободное место у стен. Прошедший бой за Святой Мир дался тяжело обеим сторонам, и теперь и это столкновение обещало стать таким же болезненным: вокруг всё всколыхнулось, раздались возгласы, гневные и насмешливые. И у Доминика снова мелькнула страшная мысль, которая не единожды посещала его и во время пути: что они с Пьером очень зря решились на этот поход! Всё же на молодом лице, закрытом полумаской, слитой со шлемом, прочесть это было невозможно, как и на лицах его спутников, и потому сарацины могли лишь гадать, каким же безумием должны быть повреждены головы чужеземцев, самоуверенно позволивших себе переступить порог этого дворца! Впрочем, те о своём отчаянно смелом поступке уже не думали, ведь их цель была так близка! Прямо перед ними между двумя мраморными колоннами сидел на троне тот, в чьё великодушие они верили, направляясь сюда, – султан, который, захватив Уршалим ал-Кудс, отпустил с миром часть пленных. Сейчас он был спокоен, бесстрастен, фигура его выражала безмятежное величие, но взор слишком уж напоминал пронзительный взгляд большой кошки в пустыне Сафари перед нападением, чтобы безоговорочно ему доверять.