Её гнало вперёд ощущение свободы и надежда, что когда-нибудь и другие, разные люди, смогут, как Заир, понять и принять чужие жизненные пути как тоже правильные, благословенные небом. И тогда в мире наступит долгожданное согласие…

Эта темнота уходящей ночи была иной – не той давящей, что в безысходной комнате в доме Казима. Простор раскинулся во все стороны. Дышать было легко, тело летело вперёд, как перо, навстречу свету, который вскоре должен был снова заполнить этот мир.

Раннее солнце, раскрывающее своё сердце прямо над её головой, собиралось жечь её выбор, но ей было всё равно. Она знала, что накидка не всегда спасает от палящего жара, и была готова к пламени – когда кажется, будто всё тело горит; но, наверное, это просто потому, что оно хранит в себе любовь и свет.

Она была одна во всей этой огромной пустыне.

Она была одна во всём этом огромном мире, где так много людей. Могла ли она помочь всем, кого встретила бы на своём пути, имела бы на это силы и веру?.. Она не знала; как не могла знать и того, будет ли кто-то когда-нибудь помогать ей самой. Она мчалась вперёд, веря, что наступит время, когда люди будут видеть друг друга и слышать, и понимать…

Прошло несколько часов. Она продолжала свой путь, лишь изредка делая небольшие остановки. Как вдруг вдалеке, ей показалось, увидела человека. Доминик решила, что это мираж, но, подъехав ближе, действительно разглядела путника – старик, измученный дальним путём, шагал в сторону города.

Остановившись, она спешилась. Пока он жадно пил воду из её походного кожаного бурдюка, она уже знала, что будет дальше: она не сомневалась, что теперь придётся вернуться туда, откуда с таким трудом удалось уйти, и ей стало страшно. Страшно и одновременно легко от того, как быстро и просто пришло к ней это решение.

Усадив старика впереди себя, она снова пришпорила коня. Перед глазами была всё та же пустыня, но вскоре вдали должен был появиться и город. Тот самый, который она уже никогда не рассчитывала увидеть вновь.

Доминик думала о том, как снова пересечёт эти ворота, и о том, удастся ли ей сразу развернуться и уехать обратно, в эти пески, чтобы продолжить свой путь, и всё мчалась и мчалась, и ей становилось всё жарче и душнее, словно в ней самой начала иссыхать жизнь. Пейзаж мелькающих горячих дюн не менялся, и только всё тише и страннее становилось и внутри неё, и вокруг…

На душе было всё беспокойнее, и, похоже, не у неё одной – старик произнёс своё опасение вслух, и, услышав тревожные слова, она резко оглянулась; и внезапно остановила коня!

Там, далеко позади, не было видно горизонта – от неба до земли пространство было затянуто огромными тёмными клубами взвинченного в воздух песка. И вся эта масса, закрывшая собой дневной свет, направлялась прямо к ним… Надвигалась нежданная песчаная буря.

Доминик ударила шпорами по бокам коня и помчалась в сторону города, надеясь, что по пути найдётся хоть какое-то пристанище. Но дюны могли укрыть лишь навечно, засыпав горячим песком, как золотой пылью нереальных дворцов!

Ветер всё усиливался. И со всей резкостью она вскоре поняла – они не смогут добраться до ворот: Аженти бежит слишком медленно, и песчаная буря, набрав полную силу, нагонит их!

Остановив коня, медленно, будто решаясь в последний раз, она спустилась на землю.

– Что ты, милая? – закряхтел, кашляя, старик. – Надо всегда ехать вперёд, а то потом времени не станет. Забирайся обратно, а то худо будет!

– А мы уже приехали – у меня тут неподалёку второй конь, – солгала она. – Я сяду на него, а вы должны ехать дальше.

– И ты уверена?

Кивнув, она бережно, с нежностью погладила Аженти.

– Как хорошо… – устало усмехнулся старик. – Тогда прощай! Когда-нибудь, быть может, мы снова увидимся, в городе…

Он взял поводья и вдруг пристально на неё посмотрел.

– А я уж и не надеялся увидеть лицо человека в пустыне – ему ведь сначала надо вырасти, а потом и встретить тех, кому он может помочь, – захрипел он, смеясь над своей странной шуткой. – А теперь и умереть будет не страшно… Ведь правда?

Не дожидаясь ответа, он пришпорил коня, словно не желая, чтобы Доминик передумала. Но ей это и не пришло бы в голову.

– И умереть будет не страшно… – медленно, будто в каком-то полусне повторила она. И добавила:

– Но так хочется жить.

Она знала свой путь – нужно было двигаться к Святому Миру. Вокруг всё также не было видно ничего, что могло бы защитить от бури – ни камня, ни дерева… Она понимала, что теперь можно только лечь и укрыться одеждой, но продолжала идти вперёд, мечтая, чтобы стихия не растерзала её, пока она ищет убежище. Но она не ведала всей мощи песчаных бурь!..

Ветер резко усиливался. Сначала понемногу насыщался песчинками и в мягкой игре усыпал ими ресницы – а потом уже, будто злясь, горстью бросал в лицо! Небо соединилось с миром земным в одной кутерьме, и разобрать теперь нельзя было, где встаёт солнце! Ветер валил с ног, песок заплетал их тысячами нитей, будто извивались щупальца осьминога в смертельной схватке с жертвой.

Упав в очередной раз, она подняла голову, всей кожей вдруг ощутив, что больше никогда не увидит Аженти. В тщетной надежде отыскать в пелене мечущегося песка хоть какой-то намёк на очертания она всмотрелась вдаль, и, как в нереальном видении, ей даже показалось, что она увидела всадника. Тут внезапно до костей её прорезал холод: на миг Доминик почудилось, что старик обернулся, и лицо его кого-то напомнило – когда-то далеко, на асфальте!..

Она подскочила, схватившись за голову, которая стала гореть, будто её окунули в кипящий чан! Вокруг шумел ветер, но она больше не падала. Сквозь свои воспоминания и свет, пробивающийся через миллионы песчинок, в этом вихре, как будто голограммой опоясывающим её тело, она видела себя.

Вокруг не было никого, и только за жёлтой пеленой в голубой зеркальности вставало солнце. Она была одна, но уже не боялась и не торопилась идти: она знала, что теперь точно успеет, и хотела насладиться этим моментом. Моментом, который вернёт ей настоящее имя и жизнь.

Впереди расцветал новый день.