На следующее утро отец Мори, починивший вставную челюсть, увидев меня, без всякого стеснения стал рассказывать о лечении:

— Когда нет своих зубов, начинаешь осознавать, что смерть неотвратимо надвигается. Постоянно касаясь языком пластмассовых зубов и десен, я ощущаю вкус смерти. Мори, у которого вместо недостающей кости черепа вставлен кусочек пластика, я думаю, испытывает то же самое. Подсознательно.

Я должен был признать, что необычное заболевание сына отца Мори напоминает заболевание моего сына. В противоположность тому, что говорил Толстой, мой опыт свидетельствует: так же как все счастливые семьи походят одна на другую, схожи и обрушивающиеся на людей несчастья.

— В конце концов можно привыкнуть к вставным зубам, и тогда ощущение вкуса смерти, я думаю, исчезнет? — спросил я отца Мори.

— Разве у вас тоже вставные зубы?

Нет. У меня пока свои, изобличающие мое социальное происхождение.

Да, чтобы узнать, что ощущает человек, когда его настигает смерть, нет ничего более подходящего, чем течение зубов.

Дантист, обычно снимавший мне зубной камень, казался весьма жизнерадостным человеком. Хотя при этом у него была привычка корчить такую физиономию, будто он летел в пропасть меланхолии, а бормашина, делающая пятьсот тысяч оборотов в минуту, сверлит его собственную голову. Не знаю, зачем жизнерадостный дантист строил такую мину — то ли старался подбодрить себя, и в самом деле пребывающего в глубоком унынии, то ли хотел подготовить пациента к высокой плате за лечение. Но в общем его жизнерадостность, пусть даже наигранная, вызывала чувство благодарности.

А я, после того как мне делали обезболивающий укол в десну и начинали снимать твердый зубной камень, неотторжимую принадлежность моего организма, непрестанно думал о судьбе своих разрушающихся зубов. Непрестанно думал о том, что единственное мое достояние — зубы и я должен раз в полгода подвергать себя таким страданиям — снимать зубной камень. Широко раскрыв рот, со слезами на глазах я выставлял напоказ дурно пахнущие обломки смерти. В приемной телевизор обычно был включен, и я слушал рекламу зубной пасты — это угнетало меня еще больше. Приятный-сильный голос вещал:

КАК ЧАСТО МЫ ГОВОРИМ — ПРОРЕЗАЛИСЬ ЗУБКИ! НО У ВЗРОСЛОГО ЧЕЛОВЕКА ЗУБЫ УЖЕ НЕ ВЫРАСТУТ А ДЕСНЫ ВСЕ БОЛЬШЕ СЛАБЕЮТ!

Я хожу к зубному врачу только для того, чтобы снять зубной камень. И каждый раз вспоминаю «Трактат о смерти».

«Трактат о смерти»?

В «Трактате о смерти», — пояснил я, — подробнейшим образом описывается человеческий организм, и, вспоминая у зубного врача эти описания, я заглушаю в себе чувство страха.

Тогда я, разумеется, не мог привести по памяти нужную цитату, а потом выписал из этой книги и зачитал ему такие строки: «Человеческий организм состоит из трехсот шестидесяти костей, и они служат ему, как остов дому. Кости поддерживаются сухожилиями; через все тело проходят четыре главные кровеносные жилы. Мышцы, которых насчитывается пятьсот, выполняют роль глины, заполняющей каркас; они связываются шестью толстыми кровеносными жилами, от которых ответвляются семьсот тонких, переплетающихся между собой, кроме того, еще шестнадцать толстых жил обволакивают их. Но означает ли это, что так тщательно и продуманно устроенный человеческий организм не подвержен тяжким недугам? Через семь дней после того, как новорожденный покинул чрево матери, рожденные организмом черви, обитающие в восьмидесяти тысячах пор, начинают пожирать все вокруг себя» Странно, что Гэнсин[6], человек чрезвычайно начитанный, в океане книг не выискал ни строчки о зубном камне.

Вы цитировали «Трактат о смерти». Может быть, вы принадлежите к людям, которые сочли бы за благо существование загробного мира?

Я постоянно размышляю о том, что будет после смерти. Мне это представляется как некое видение. Говоря о видении загробной жизни, я имею в виду не себя и даже не память, оставленную мной, а представление обо мне у оставшегося в живых сына. Но я знаю, что стоит мне умереть, как сын сразу же забудет обо мне. Если даже в его мозгу и будут всплывать какие-то обрывки воспоминаний, он все равно не сможет собрать их в единое целое и воссоздать для себя и других образ покойного отца. Следовательно, мое существование после смерти оборвется, исчезнет из его физической и духовной жизни. Я, еще живой, поразительно отчетливо представляю себе все это.

Примерно то же самое чувствую и я. Мне временами кажется, что и мной овладевают такие же мысли о загробной жизни. Особенно после некоторых статей в газетах… Например, вы читали статью о жизни одного человека в горах на острове Миядзима?

Читал, читал! — Мне сразу же вспомнилась та статья, тогда она произвела на меня ужасное впечатление.

Мы умолкли — что было говорить… Есть газетные статьи, которые обязательно прочитывают родители наших детей. Именно к такого рода статьям принадлежала и та, о которой заговорил отец Мори. В больнице Мацудзава в течение восемнадцати лет находился, работая садовником, одинокий глухонемой. В трехлетнем возрасте он перенес детский паралич; вместе с семьей он жил в пещере на острове Миядзима, а с двадцати семи лет, когда семья покинула остров, оставшись там, стал жить один, в лесу. Однажды начался лесной пожар, не исключено, что он возник не случайно, а от костра, на котором этот человек готовил себе еду; его поймали охотники и поместили в психиатрическую лечебницу. Восемнадцать лет он пробыл там, забытый всеми. Наконец родные нашли его, и вот через восемнадцать лет его направили в государственный отоларингологический центр и дали возможность встретиться с сестрой, живущей в Канагава.

Вернувшись после свидания в палату, он расплакался. А немного позже, отказавшись от ухода и забот, которыми был окружен в лечебнице, неожиданно исчез. Сестра рассказывала потом: «Я только и сказала ему: значит, ты уже не на Миядзима, где мы прожили столько лет». Его приметы: рост — сто пятьдесят девять сантиметров, вес — шестьдесят килограммов, в очках, хромает на левую ногу, одет в желтый джемпер и спортивные туфли. Возраст — сорок восемь лет, в нижней части живота — весьма странный шрам от раны, полученной в период жизни в лесу; она была даже описана в специальном медицинском журнале.

Странная рана в нижней части живота — вот и все, что узнали о нем окружающие в период его восемнадцатилетнего добровольного затворничества в лечебнице когда он был забыт и покинут всеми. И вот через восемнадцать лет, после встречи с сестрой, человек, который все годы пребывания в психиатрической лечебнице находился в состоянии душевного равновесия, неожиданно словно прозревает. И уходит — уходит, чтобы вернуться туда, где за ним охотились…

— Эта статья — предельно конкретное, я бы даже сказал — вещественное предвидение судьбы моего сына, — проговорил отец Мори после длительного молчания. В садовнике психиатрической лечебницы, пребывавшем в состоянии душевного покоя, я вдруг словно бы узнал своего собственного сына. Представьте себе, что произойдет эмоциональный взрыв и он прозреет, осознав свою истинную сущность, которую до сих пор никто не смог постичь. Разумеется, после моей смерти не найдется человека, включая и мою жену, который захочет увидеть моего сына в истинном свете. И мой сын вернется в прошлое, к тем дням, когда на него еще не началась охота, на свой остров Миядзима. Но я знаю, что никогда не наступит такого дня, когда мой сорокавосьмилетний сын направится наконец в желанное место, куда повлечет его тоска. А таким желанным местом для него будет лишь то, где я окажусь после смерти. И он просто пропадет без вести. Но разве такой поступок нельзя назвать мужественным? Ведь вместо недостающей кости черепа у моего сына кусочек пластика — может быть, это и поможет ему решиться на самое рискованное предприятие. Но каждый раз, когда меня посещает подобное видение того, что произойдет после моей смерти, мне хочется, чтобы все было иначе… Наши дети, прикрыв голову руками, мелкими шажками подходят к нам. Разговор прерывается на полуслове. Ведь он был нужен нам лишь для того, чтобы убить время, пока мы ожидали детей.