На прошлой неделе на корабле я редко когда выходила к трапезе: после пережитого на «Андах» кошмара еда мне просто не лезла в горло. Но сегодня я чувствовала себя голодной как волк.

Аквилино жестом пригласил меня сесть и занял место во главе стола, а Майра принялась нам прислуживать. И хотя у меня вызывала немалое любопытство личность адвоката, я ни о чем не стала его расспрашивать. Боялась, что стоит мне заговорить, и он тут же раскроет мой секрет. Потому я старалась быть по возможности немногословной, лишь односложными репликами отзываясь на вопросы служанки и предпочитая, насколько это было уместно, в ответ кивать и качать головой. Похоже, Аквилино это вполне даже устраивало. Как и мой муж, он был неразговорчив.

А еще у меня в последнее время вошло в привычку часто покашливать, чтобы голос звучал более хрипло.

– Вы хорошо себя чувствуете, мистер Бальбоа?

«Отлично! Адвокат начинает опасаться, что муж погибшей тоже подхватил инфекцию».

– Да, благодарю вас.

Я полностью сосредоточилась на еде. Как ни странно, но решение выдавать себя за мужчину дало мне изрядную свободу, которой я не ведала прежде. Будучи женщиной и владелицей единственного в моем городке шоколадного кафе, я всегда старалась быть во всеобщих глазах неутомимой радушной хозяйкой. Главную свою задачу я видела в том, чтобы мои гости чувствовали себя легко и комфортно. Я примиряла тех, у кого в компании возникали шумные разногласия. Старалась предугадывать желания своих клиентов («Не желаете еще вина?» или «Еще пару ломтиков шоколада?») или разреживать неуютное молчание за чьим-то столиком. Но сегодня я вольна была просто наслаждаться пищей, не оглядываясь поминутно через плечо, дабы убедиться, что никто в зале не тоскует перед пустой тарелкой.

– Погодите, попробуете еще, как Майра готовит dulce de higos[9], – похвастался в конце обеда адвокат. – Она их собирает на заднем дворе.

Вскоре Майра поставила передо мною вазочку. При виде варенья из инжира с темным густым сиропом рот у меня наполнился слюной. Отдельно на блюдечке был подан ломтик белого сыра.

– А что за сироп? – спросила я, наслаждаясь пряным соусом с ярким привкусом корицы.

– Panela[10], – ответила Майра.

Если удастся найти способ соединить этот сироп с шоколадом – то мне не будет равных!

После восхитительного десерта Аквилино препроводил меня в гостиную, усадил на жесткий, обитый бархатом диван и сел напротив. Достав коробку с сигарами, он предложил сперва мне. Я заколебалась. У меня всегда вызывало любопытство это загадочное мужское пристрастие, но сама я была далеко не уверена, что смогу, как полагается, выдохнуть дым. Кристобаль, время от времени куря сигары, умел выпускать в воздух аккуратные синие кружки, что являлось для него предметом величайшей гордости.

При виде моей нерешительности Аквилино недоуменно приподнял свои мохнатые брови. Курение было признаком настоящего мужчины, и я должна была пройти эту проверку. Зажав между пальцами толстую сигару, я в точности как Аквилино округлила вокруг нее губы и прикурила.

От первого же вдоха грудь мне обожгло, точно пламенем. Я зашлась кашлем, ударяя ладонью себя в грудь, чтобы избавить свою плоть от этого ада. Аквилино посмотрел на меня так, как, должно быть, разглядывают необычного насекомого.

– Вы, верно, не курите, мистер Бальбоа?

– Только трубку, – выдохнула я. – К тому же у меня на родине табак намного чище.

Сама я даже не имела представления, что это значит. Я часто слышала, как мужчины рассуждают о качестве того или иного табака да об отсутствии в нем примесей, – но для меня вонял он одинаково отвратно.

Аквилино между тем раскурил свою сигару. Сам он втягивал и выпускал дым без малейших проблем.

– Я должен задать вам, сэр, один вопрос, – заговорил он скорбно-торжественным голосом, точно священник. – Каковы ваши планы теперь, после того как ваша супруга нас покинула навеки, que en paz descanse[11].

Тут мне следовало действовать крайне осторожно. Никто здесь не должен был воспринять меня как угрозу.

– Вероятно, вернусь назад в Испанию. Меня не привлекает ни эта страна, ни сам какао-бизнес. Признаться честно, это была давняя мечта моей жены, а вовсе не моя. – Не отпускающее жжение в горле придало моему голосу естественную хрипоту, чем я тут же и воспользовалась. – Должен вас спросить, сеньор Аквилино: имеются ли еще какие-то наследники, помимо моей жены?

– Всего двое. У дона Арманда в Винсесе остались две дочери: Анхе́лика и Каталина де Лафон.

Две сестры.

Эта новость прозвучала для меня как пощечина. Одно дело – что-либо подозревать, воспринимать как возможность. И совсем другое – получить подтверждение, что у тебя на самом деле есть кровные сестры. Отец предал меня и мою мать. Он вырастил здесь двух дочерей, которых любил, быть может, сильнее, чем меня, в то время как я больше двух десятков лет тщетно ждала его возвращения. Как теперь я поняла, он вовсе не планировал вернуться. Он создал себе новую жизнь без нас, отбросив нас обеих, как прочитанную газету. Какой же дурочкой я была, что так фанатично писала ему письма, что часами сидела в ожидании у окна, что рисовала его портрет! В своей детской наивности я постоянно ждала, что он вот-вот войдет в дверь, с полными руками подарков, а потом возьмет меня с собою в одно из своих новых приключений.

– Анхелика – старшая, – между тем продолжал Аквилино. – На самом деле есть еще и брат. Однако он отказался от своей доли наследства.

Еще и брат. И он отказался от состояния?

– Альберто священник. – Аквилино с искренним одобрением поглядел на свою сигару. – Он принял обет бедности.

И к тому же священнослужитель.

Мой отец никогда не был человеком религиозным – во всяком случае, по воспоминаниям матери. Как он мог произвести на свет священника? Лично я всегда испытывала сомнения в вопросах веры – хотя и никогда не высказывала их открыто. И все же насколько правда, что мой брат отказался от отцовских денег? И был ли этот обет принят добровольно или вынужденно?

– А что насчет их матери? Она тоже наследует свою часть?

– Нет, донья Глория Альварес умерла несколько лет назад. Впрочем, детально мы ознакомимся со всем этим завтра.

Оказывается, отец столько всего скрывал от нас. Осознание этого было для меня даже болезненнее, нежели его смерть. Слава богу, моя мать не дожила до того, как вскрылся весь этот обман. Другая женщина, другая семья. И он что, надеялся загладить свою вину тем, что оставит мне некую долю имущества? Какая радость мне от этого, если