и политической истории стран Ближнего и Среднего Востока эпохи XIII-XIV вв.: разработка общих вопросов развития феодализма в этих странах, изучение военно-ленной системы, крестьянских повинностей, внутренней структуры города, форм классовой борьбы, построение научной периодизации истории этих стран, и т.д.

В верхних слоях монгольских завоевателей в XIII в., в известной, степени и в более поздние периоды, в Хулагуидском и в Чагатайском улусах прослеживаются два основных направления, отмеченные еще акад. В.В. Бартольдом, но в очень общих чертах и понятые им односторонне, лишь в плане борьбы культурно-бытовых тенденций[27]; социальной природы этих тенденций В.В. Бартольд не выяснил. Заметный шаг вперед в трактовке борьбы этих двух тенденций в Чагатайском улусе (Средней Азии) сделал советский историк-востоковед А.Ю. Якубовский[28]. Интересные выводы по данному вопросу сделаны также С.П. Толстовым[29].

Первое направление поддерживалось большей частью монгольской и отчасти тюркской военно-кочевой знатью. Эти поклонники монгольской старины и кочевых традиций, полупатриархального-полуфеодального строя, члены этой, по удачному выражению С.П. Толстова, «степной феодально-племенной знати — носительницы наиболее отсталых форм хозяйственных и политических отношений»[30], были врагами оседлой жизни, земледелия и городов, сторонниками неограниченной хищнической эксплуатации оседлых крестьян и городских низов. На себя они смотрели, как на военный лагерь в неприятельской стране, не делая большой разницы между покорившимися и непокорившимися оседлыми народами: тех и других эти завоеватели хотели грабить, лишь разными способами, первых при помощи тяжелого налогового пресса, вторых — путем захвата у них военной добычи. Сторонники этой политики не заботились о том, чтобы не разорить вконец оседлое крестьянство, они и не были заинтересованы в его сохранении. Наиболее ярко эта линия проявилась при завоевании северного Китая, когда монгольская кочевая знать добивалась от Чингиз-хана (не решившегося, впрочем, на такую крайнюю меру) приказа перебить все оседлое население до единого человека, а земли обратить в пастбища для кочевников[31]. В Семиречье поселение больших масс монгольских и тюркских кочевников действительно привело, как установлено В.В. Бартольдом[32], к почти полному исчезновению в течение XIII в. городской жизни и оседлых земледельческих поселений в этой стране. В Хулагуидском улусе эта тенденция монгольской военно-кочевой знати к беспощадному и ничем не ограниченному ограблению оседлых крестьян хорошо обрисована в речи, приписываемой некоторыми персидскими источниками Газан-хану, в которой это первое направление порицается с позиций представителей второго направления. На этой речи мы остановимся ниже. Представителями первого направления были сам Чингиз-хан, а из его потомков — великий хан Гуюк, улусный хан Чагатай. Первые ильханы Хулагуиды (кроме Токудара-Ахмеда), несмотря на колебания в своей политике, в основном склонялись на сторону первого направления, хотя далеко не всегда последовательно и в смягченной форме.

Второе направление имело в виду создание крепкого централизованного государства с сильной ханской властью и, в связи с этим, обуздание центробежных стремлений монгольской и тюркской феодализованной военно-кочевой знати. Для этого казалось необходимым сближение ханской власти с феодальной верхушкой покоренных стран, покровительство городской жизни, купцам и торговле, восстановление разрушенных монгольским нашествием производительных сил, в частности в сельском хозяйстве покоренных стран и точная фиксация податей и повинностей крестьян и горожан[33]: без восстановления производительных сил, необходимого для правильного поступления налогов в казну центрального (ханского) правительства, сильная ханская власть, хотя бы и в масштабе отдельных улусов, не могла бы существовать.

Второе из направлений, о которых шла речь выше, опиралось на небольшую группу кочевой аристократии, связанную тесными узами с ханской фамилией, — службой при дворе и в собственных доменах ханской фамилии (инджу), — но главным образом на часть персидской, таджикской и азербайджанской гражданской бюрократии, служившей ханам, и на часть мусульманского духовенства. Это направление опиралось на те группы класса феодалов покоренных народов, которые были заинтересованы в централистской политике, в сохранении и укреплении центрального государственного аппарата и государственных финансов в Хулагуидском и Чагатайском улусах, также большинства купечества. Сторонники первого направления состояли, как сказано, из большей части монголотюркской военно-кочевой знати, носителей центробежной тенденции, тенденции феодальной раздробленности. К ним примыкали наиболее своекорыстные и беспринципные представители персидской и прочей местной гражданской бюрократии, также откупщики государственных налогов из тех же чиновников, местных провинциальных (оседлых) феодалов и привилегированных купцов-уртаков, видевших в поддерживаемой сторонниками первого направления системе всеобщего грабежа оседлого податного населения — ра’ийятов (т.е. крестьян и низших и средних слоев горожан) — возможность быстрого личного обогащения. Между этими двумя направлениями велась глухая борьба. Джузджани приписывает старшему сыну Чингиз-хана Джучи осуждение политики отца — массовой резни и опустошения покоренных стран[34]. Монгольская военно-кочевая знать протестовала против восстановления разрушенных городов и против каких бы то ни было уступок оседлому населению, в частности таджикам, при Угэдэй-каане[35]. Великие ханы Угэдэй-каан (1227-1242) и Менгу-каан (1251-1259) были сторонниками второго направления.

Второе направление одержало верх в Хулагуидском государстве при Газан-хане, а в Чагатайском государстве несколько позднее, при Кебек-хане (1318-1326). Однако эта победа не была окончательной, и борьба обоих названных направлений и двух групп внутри класса феодалов продолжалась и позднее — и в XIV, и в XV вв., следовательно, и после падения монгольских государств в Иране и Средней Азии, поскольку сменившие их государственные образования возглавлялись военно-кочевой знатью и продолжали политические традиции государств Чингизидов. В дальнейшем оба указанных направления пережили эволюцию, о которой мы здесь говорить не будем, поскольку она выходит за рамки рассматриваемого нами периода. Борьба между двумя указанными направлениями отнюдь не сводилась к дилемме — продолжать ли монгольским племенам кочевать, или переходить на оседлость, — как думал В.В. Бартольд. Иногда представители военной знати, не оставлявшие кочевого образа жизни, примыкали ко второму политическому направлению. Суть спора между двумя направлениями заключалась в вопросе о методах эксплуатации оседлого крестьянства (о чем говорилось выше) и, вместе с тем, в вопросе об отношении к феодальной верхушке покоренных стран и к их государственным и культурным традициям.

Борьба двух указанных направлений, бывшая в то же время борьбою двух больших групп феодалов[36], за власть и руководство в названных улусах до начала XIV в. временами происходила под идеологической оболочкой религии. Монголы времени Чингиз-хана и первых великих ханов в массе своей (кроме небольшого числа христиан несторианского толка и буддистов) были примитивными язычниками-шаманистами, стоявшими на той стадии культурного развития, которой религиозная исключительность еще чужда. Но такое положение не могло продолжаться долго. Феодализирующаяся монгольская кочевая знать должна была принять какую-либо из религий феодальных обществ. У сторонников первой политической тенденции ненависть к оседлому мусульманскому населению выливалась в ненависть к исламу, мусульманскому праву, «мусульманской» государственности и культуре.