– Этот гадкий человек уже никому не причинит вреда.

– Д-да, ваше величество. Но как быть с тем, вторым?

Альберт торопливо оглянулся. Полицейский был слишком занят осмотром тела, которое кучер, проявив смекалку, оттащил подальше от королевской кареты. Остальные зрители, а их с каждой минутой все прибывало, тоже обступили труп. Один из мальчишек тыкал в него метлой. Вряд ли кто-то услышал голосок девушки, тихий, как писк мыши под половицей.

– Если вы видели его сообщников, вы обязаны поведать мне о них, – вполголоса проговорил принц, перевешиваясь через лакированный бок ландо. – Я сумею защитить вас от злодеев.

– Не сумеете… потому что вы мне не поверите.

– Отчего же?

Лицо девушки вдруг исказилось, и, проследив за ее взглядом, принц с удивлением отметил, что она смотрит на пальцы королевы, крепко стиснувшие муфту. Муфта была самой обыкновенной, котиковой, но девица взирала на нее так, будто на ее глазах мучили живое существо. Эта ее милая странность окончательно вывела Альберта из себя.

– Говорите!

– Его сообщник не человек, – выдавила девушка. – Это призрак. Он только что… он вышел из тела несчастного. И исчез.

– От жестокого потрясения у вас смешался ум, – медленно и отчетливо произнес принц. – Смею надеяться, состояние это временное. Констебль препроводит вас в участок, где вы восстановите силы, после чего доложите мне – лично мне, я понятно выразился? – что же вы видели на самом деле. Я имею в виду людей, а не… Gespenster.

– Нет, свидетельница поедет с нами в карете. Помогите ей, мой ангел.

Принц подался назад, словно ему предложили поправить подушку прокаженному.

– Нам же неизвестно, кто ее родители. Ее пребывание в нашем экипаже недопустимо!

– Сейчас не время сверяться с «Книгой пэров Дебретта». Вы слишком церемонны, мой ангел, тогда как чудовищам неведом этикет. Помогите же девушке.

Закусив губу, принц толкнул дверцу. Правую руку он протянул девице, топтавшейся в нерешительности, а левую убрал за спину и сжал в кулак.

Но лучше уж выполнить просьбу, пока это еще просьба, а не приказ, которому он обязан будет подчиниться. Он ведь тоже подданный своей жены. Об этом ему напомнили перед свадьбой, и напомнили основательно! Обсуждался вопрос, должен ли он преклонить колено во время венчания и, вдобавок к обетам, принести государыне присягу. Он – своей жене!

«Бог вручил мужьям власть над женами, но твое имя вычеркнул из списка, – злорадствовало самолюбие и упивалось обидой, потому как больше упиваться было нечем. – Карманный ты муж. Пустое место во фраке».

А когда Альберт присел рядом с женой, Виктория шепнула:

– Как прибудем, пошлите за лордом Мельбурном. Он знает, как справиться с чудовищами. Только он один.

Свою первую встречу с королевой Агнесс Тревельян представляла несколько иначе. Что и говорить, пред взором государыни провинциальная барышня трепетала бы в любом случае, но Агнесс рассчитывала на трепет иного рода, вызванный причинами отнюдь не потусторонними.

Не далее как вчера, когда Агнесс вкушала полуденный чай в ризнице, средоточием ее страхов был шлейф. Из белого атласа, длиной в три ярда.

Тот самый шлейф, который поползет за ее платьем, когда она прибудет во дворец Сент-Джеймс, чтобы быть официально представленной королеве.

Тот самый шлейф, который обовьется вокруг ее ног, подобно удаву, после чего она хлопнется оземь и навлечет позор на себя и свою семью. Шутка ли – прошествовать к трону, а затем пятиться к дверям, перебросив шлейф через руку! Такой трюк под силу гимнасткам, что развлекают публику на ярмарках, вальсируя на ходулях. Ей же природа отказала в грациозности.

Заменой шлейфу во время домашних репетиций служил кусок холста, пришпиленный булавками к юбке, а плюмажем служила перьевая метелка горничной Дженни. Но если даже с такой нехитрой утварью хлопот не оберешься, как же придется помучиться с настоящим придворным платьем!

– Не поеду, – простонала Агнесс, отталкивая чашку, но осторожно, чтобы не расплескать чай.

– Поедешь как миленькая.

– Нет! Ни за что.

– Да. Сразу, как только потеплеет.

Мистер Линден сгорбился за конторкой, заваленной ворохом бумаг, и высчитывал десятины. Сначала нужно изучить приходскую карту, испещренную цифрами, затем свериться с толстой тетрадью, где приведены сведения о плательщиках: их имена, род занятий, площадь земельного надела и тип посевов – луга или пастбища, рощи или сады, поля пшеницы или хмеля. Для каждого хозяйства была высчитана точная сумма десятины, но тут-то и начиналась морока. Не всяк желал расставаться со своими кровными. Случались даже беспорядки, когда прихожане швыряли в блюстителей душ кирпичами.

На сей счет Агнесс не волновалась. Прежде чем подступиться к ректору, жителям Линден-эбби понадобится собрать воз, доверху полный бузины. Да, пожалуй, и еще один, с холодным железом. Но, даже укрывшись за баррикадой, они вряд ли посмеют повысить на ректора голос. Кому охота приглядываться к грядкам со шпинатом, опасаясь появления загадочных кругов?

Однако боязнь колдовства не мешала прихожанам изводить ректора бумажной волокитой. Бумага действовала на человеческую сторону его натуры так же болезненно, как бузина – на волшебную. Против бумаги бессильны и люди, и фейри. На третий день изучения долговых расписок, сдобренных жалостными, но избыточными деталями, мистер Линден готов был рвать на себе волосы. А этого Агнесс никак не могла допустить. Она украдкой любовалась его волосами – черными, блестящими, очень жесткими, словно крылья ворона, летящего сквозь метель. Вот и сейчас несколько прядей упало ему на лоб, высокий и бледный, на котором никогда не проступает загар.

Неловко повернувшись, мистер Линден задел локтем стопку листов, и они соскользнули с конторки, но не упали на грубо отесанные камни, а зависли в воздухе, пока он не подхватил их и не швырнул обратно.

Как же она раньше не замечала, насколько он красив, подумала Агнесс.

Зато его непреклонность с первых минут знакомства бросилась ей в глаза.

– Нет, не поеду. Ну, сэр, ну, как вы не понимаете!

– …десять фунтов и девять шиллингов… Без возражений, дитя мое.

Такое обращение обычно приводило Агнесс в чувство. На этот же раз эхом ему стало не «да, сэр», а сердитое сопение. В Сочельник ей исполнится восемнадцать, так что никакое она ему не дитя. И даже не племянница.

– Почему, собственно, я должна ехать в Лондон во время Сезона? – Агнесс с хрустом сломала печенье «дамский пальчик».

Ризницу, где витали запахи старинной кожи да лаванды, уберегавшей стихари от моли, наполнил терпкий аромат гвоздики.