трезвомыслящие мужи — Ньютон, Спиноза, Бергсон, даже Декарт. Белиберда постулатов относительности Эйнштейна — бесчестная и уж точно липовая. Он пытался сказать, что время и пространство не имеют истинного существования по отдельности и постигать их можно лишь совместно. Занятия, подобные астрономии и геодезии, человечество попросту сбивают с толку. Улавливаете?

Поскольку смотрел он на Мика, тот уверенно тряхнул головой, но решил, что стоит еще раз прилежно хлебнуть виски. Хэкетт хмурился. Де Селби подсел к столу.

— Соображение о времени, — сказал он, — в критериях интеллектуальных, философских или даже математических есть бессмысленность и занятие для халтурщиков. В подобных недостойных распрях какой-нибудь хлыщ от духовенства, обращаясь к понятиям вроде бесконечности или вечности, неизбежно вызывает у публики своего рода церебральную каталепсию.

Мик решил, что тут уместно что-нибудь сказать, сколь угодно глупое.

— Если время иллюзорно, как вы, судя по всему, предполагаете, мистер Де Селби, как же тогда выходит, что вот ребенок рождается, со временем превращается в юношу, затем в мужчину, далее в старика и наконец — в бессильного беспомощного калеку?

Легкая улыбка Де Селби знаменовала его возвращение к добродушному настрою.

— Вот вам еще одна ошибка в формулировке мысли. Вы сводите время к органической эволюции. Возьмем этого вашего ребенка, выросшего в мужчину двадцати одного года отроду. Допустим, вся его жизнь пройдет за семьдесят лет. У него есть лошадь, чья продолжительность жизни составит двадцать лет. Мужчина отправляется на верховую прогулку. Бытуют ли две эти сущности одновременно, однако в разных временных условиях? Не в три ли с половиною раза больше скорость времени для лошади, чем для этого человека?

Хэкетт насторожился.

— Так-так, — сказал он. — Жадина эта, щука, дорастает, говорят, до двухсот лет. Какое тогда у нас выходит временнóе соотношение, если поймает ее да убьет пятнадцатилетний парнишка?

— Сами и посчитайте, — любезно ответил Де Селби. — Расхождения, несоответствия, непримиримости — они всюду. Бедняга Декарт! Пытался свести все происходящее в мире природы к шифру механики, кинетики — но не динамики. Любое движение предметов получалось круговое, он отрицал возможность пустоты и утверждал, что вес существует независимо от сил тяготения. Cogito ergo sum?[5] С тем же успехом написал бы inepsias scripsi ergo sum[6] и доказал бы то же самое, как ему мнилось.

— Труды этого человека, — встрял Мик, — может, и ошибочны в некоторых выводах, однако направляла их его абсолютная вера в Господа Всемогущего.

— Бесспорно. Я лично не сбрасываю со счетов существование высшей силы supra mundum[7], однако временами сомневаюсь, во благо ли она. Где мы с вами при все этой чехарде с картезианской методологией и библейским мифотворчеством? Ева, змий и яблоко. Боже ты мой!

— Угостите нас еще этим напитком, будьте любезны, — сказал Хэкетт. — Виски с теологией не несовместимо, в особенности волшебное, которое древне и при этом недельной давности.

— Разумеется, — сказал Де Селби, поднялся и щедро нацедил в три фужера. Сев на свое место, вздохнул. — Вы, люди, — сказал он, — должны прочесть все работы Декарта, сначала хорошенько выучив латынь. Декарт — великолепный пример слепой веры, оскверняющей интеллект. Он знал Галилея, разумеется, соглашался с его поддержкой теории Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца, и вообще-то корпел над трактатом в пользу этой теории. Но узнал, что инквизиция объявила Галилея еретиком, и быстренько рукопись свою припрятал. Говоря нашим с вами современным жаргоном, сдрейфил. И смерть его тоже оказалась донельзя нелепой. Чтобы обеспечить себе корку хлеба, он согласился трижды в неделю в пять утра навещать королеву Кристину Шведскую — учить ее философии. В пять утра, в тамошнем климате! Это его и добило, конечно. Знаете, сколько ему было лет?

Хэкетт только что прикурил сигарету, никого не угостив.

— Сдается мне, голова-то у Декарта была малость шалая, — отметил он задумчиво, — и даже не из-за обилия ошибочных мыслей, а потому что глупость это — мужчине в восемьдесят два года вставать в такое несусветное время, да еще и так близко от Северного полюса.

— Ему было пятьдесят четыре, — ровно произнес Де Селби.

— Да черт бы драл, — ляпнул Мик, — замечательный был человек, какие б ни были у него научные убежденья.

— Слыхал я французское понятие, каким его можно описать, — сказал Хэкетт. — Idiot-savant[8].

Де Селби извлек одну-единственную сигарету, прикурил. Из чего именно он заключил, что Мик не курит?

— Хуже всего то, — изрек Де Селби тоном, какой можно было бы назвать прорицательским, — что Декарт был солипсистом. Еще одна его слабость — симпатии к иезуитам. Очень уместно высмеивали его за описание пространства как полноты. Это, конечно, совпадение, но я совершил параллельное, однако несомненное открытие, что время есть полнота.

— Что это значит? — спросил Хэкетт.

— Можно описать полноту как явление или бытование, полное самим собою, однако инертное. Очевидно, пространство этому требованию не отвечает. А вот время есть полнота — неподвижное, неизменное, неуничтожимое, необратимое, по всем условиям — абсолютная статика. Само время не проходит. Это во времени могут возникать перемены и движение.

Мик обдумал сказанное. Комментировать показалось бессмысленным. Зацепиться совершенно не за что, не в чем усомниться.

— Мистер Де Селби, — отважился он в конце концов, — от кого-то вроде меня любая критика или даже мнение о том, что я себе мыслю как сугубо абстрактные соображения, могут показаться дерзкими. Боюсь, я располагаю в отношении времени традиционными представлениями и опытом. К примеру, дозволь вы мне выпить порядком этого виски, что означает «слишком много», я, несомненно, переживу недвусмысленное временнóе наказание. Мой желудок, печень и нервная система наутро будут сокрушены.

— Не говоря уж о сухом блёве, — добавил Хэкетт.

Де Селби учтиво посмеялся.

— То было б изменение, к коему время, в сути своей, никакого отношения не имеет.

— Возможно, — отозвался Хэкетт, — но это научное наблюдение никак не смягчит подлинность страдания.

— Еще настойки? — сказал Де Селби, вновь подымаясь с бутылкой и вновь разливая щедро по фужерам. — Простите великодушно, отлучусь на миг-другой.

Не стоит и говорить: Хэкетт с Миком, когда он покинул комнату, поглядели друг друга с некоторым изумлением.

— Солод-то, похоже, первоклассный, — заметил Хэкетт, — но не добавлен ли в него опий или что-нибудь еще?

— С чего бы? Де Селби сам его пьет изрядно.

— Может, он ушел, как раз чтобы принять какое-нибудь противоядие. Или слабительное.

Мик искренно покачал головой.

— Странный он гусь, — сказал он, — но вряд ли чокнутый или угроза обществу.

— Ты уверен, что он не насмехается над нами?

— Уверен. Считай его чудиком.

Хэкетт встал и поспешно подлил себе из бутылки — Мик от добавки отказался жестом — и прикурил еще одну