— Спасибо, но пельмени пришлось отправить в мусорное ведро. Я забыла положить их в холодильник.

Паренек скривился.

— Понимаю. Вы очень расстроены. Сегодня утром сообщили, что умер Арефьев. Я слышал, — он приложил руку к груди, — вы были очень дружны с ним.

Даша в удивлении подняла брови.

— Вы знаете Арефьева? Никогда не думала, что его читает молодежь!

— Мы его повести в школе проходили. Наша учительница литературы Галина Михайловна просто фанат какой-то книги Арефьева. Мы даже ездили после десятого класса в Сафьяновскую, работали на строительстве библиотеки. Дмитрий Олегович приходил к нам по вечерам и пел песни у костра под гитару. Здорово было!

— А вы читали его последний роман?

— «Забытые под снегом»? — Сева виновато пожал плечами. — Пробовал, но не смог осилить. Слишком тяжело. Вы правы, наверно, мы привыкли к тому, что легче.

— К моим книгам, например, — усмехнулась Даша. — Это действительно гораздо легче.

— Нет, у вас другое! Моя мама ваши книги раз по десять перечитала, и подружки в очередь стоят. Папка на экскаваторном работает, сроду книжек в руках не держал, кроме тех, что по автомобилям, и то, смотрю, читает. У вас правда другое.

Паренек искренне хотел сделать ей приятное, и Даша протянула ему пятьдесят рублей:

— Возьмите, Сева, это за комплимент!

— Спасибо, — официант покраснел, — честно сказать, я здесь недавно и еще не привык к чаевым. — Он замялся. — Вы долго пробудете в Краснокаменске?

— Пока не знаю, но никак не меньше недели, — ответила Даша.

— Тогда в самый раз, — обрадовался Сева. — У мамы скоро день рождения. Я куплю ей ваши последние книги в подарок, а вы подпишете их, если нетрудно?

— Нетрудно! — улыбнулась Даша. — Приносите книги, обязательно подпишу их для вашей мамы.

Официант покинул номер, а Даша принялась за завтрак. Омлет, конечно, за разговорами остыл, кофе — тоже, и хотя был сварен точно так, как она заказывала, напомнил ей по вкусу чернила, которыми в детстве заправляли школьные авторучки. Правда, сегодня все для нее утратило и вкус, и цвет, и запах!

И все же она расправилась с завтраком подчистую. По прежнему опыту она знала, что в сегодняшней суматохе вряд ли получится пообедать. А ей нужно набраться сил, чтобы справиться с горем и вынести встречу с теми, кого она презирала всей душой. Обида до сих пор жила в ее сердце. Не за себя, за Арефьева. Ей захотелось снова увидеть их лица — все во здравии, все живы, у всех холеные, сытые рожи. Когда-то они посмели обвинить Дмитрия Олеговича в популизме, назвали его роман конъюнктурным, лживым, порочащим подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. И это заявляли люди, которые родились уже после войны или в ее начале. Люди, не нюхавшие пороха, не питавшиеся дохлой кониной, не лежавшие под огнем противника в блиндаже из мерзлых трупов немецких Гансов и русских Иванов — всех вперемешку… Но стыд глаза не ест, и наверняка фамилии этих подонков появятся завтра в газетах под официальным некрологом. Возможно, не всех, но в подавляющем большинстве…

— Иуды! Сволочи! — Даша привычно выругалась. — Слетится воронье кости клевать!

Она посмотрела в окно. Там окончательно рассвело, но повалил снег, от этого в номере было сумрачно и неуютно. И Даша опять включила свет. Затем позвонила в ресторан, чтобы забрали посуду.

Вместо Севы появилась высокая рыхлая девица с фиолетовыми, сложенными куриной гузкой губами. Она молча составила посуду на сервировочный столик и, презрительно дернув плечом в ответ на Дашину десятку, удалилась по-английски, не прощаясь. Правда, чаевые забрала, хотя Даша ясно прочитала в ее глазах, что девица думает о ней и одновременно обо всех прижимистых столичных суках…

Плохое настроение официантки Даша отнесла полностью на счет похмельного синдрома. Девица сосала таблетку «Рондо», явно чтобы только освежить дыхание.

К тому же на ее полной с ранними морщинами шее ясно просматривались следы бурно проведенной ночи, и тут Даша неожиданно позавидовала ей. По правде, она сейчас тоже нуждалась в подобной разрядке, может, не столь кипучей, но как хотелось проснуться утром рядом с тем, кому она решилась бы рассказать, как ей плохо сейчас! До паскудства! До полнейшей безнадеги! Кому сказать, кому пожаловаться, что ты, такая красивая, уверенная, внешне счастливая, в душе чувствуешь себя старой паршивой собачней, которую хозяева выбросили в мороз, в ледяные порывы ветра, в снег под забор…

Она открыла чемодан. Сегодня надо одеться удобно, но так, чтобы у всех местных матрон зрачки свело в кучку. Даша выбрала черные кожаные брюки, темно-серый с высоким воротом тонкий свитер и кожаный жилет. Стильные остроносые ботинки, маленькая, по голове, шапочка из белого меха, красный канадский пуховик, длинный шарф. Скромно, элегантно и для умного — достаточно! Достаточно, чтобы проглотить язык от зависти…

Даша злорадно ухмыльнулась в зеркало. Теперь она может позволить себе одеваться скромно, потому что давно уже поборола комплекс нищенки, когда скупала половину бутика, а после не знала, что делать с этой прорвой нарядов.

Она покрутилась перед зеркалом, проверив придирчиво каждую деталь своего туалета. Не выпадает ли она из общего ансамбля, соответствует ли выбранному стилю? Сегодня у нее трудный день, и наряд должен помочь ей сохранить самообладание, даже если ее в открытую будут провоцировать на скандал. Подвоха следовало ожидать и от юных шакалов-газетчиков, и от телевизионщиков. Тайных и явных недоброжелателей у нее, как у каждого, посмевшего выползти из общей колеи человека, было более чем достаточно. Возможно, сегодня-завтра у этой своры хватит такта не цепляться к ней, но потом они возьмут реванш, и, скорее всего, после похорон Арефьева, чтобы не дать ей собраться с духом.

Здесь, в провинции, еще не знают, что она хорошо усвоила закон столичных джунглей: «Бей первой! И сразу под дых!» Равно как и поняла, что после подобного удара можно говорить и делать все, что твоя душа пожелает, пока противник вновь не обретет способность дышать! Но дыхание у него при этом все равно будет слабое и поверхностное!

Даша усмехнулась. Чего вдруг она разошлась? Она вернулась в свой город победителем. А победителей, как известно, не судят. В глаза, естественно, а за глаза, черт с ними, пусть злословят. Она осмотрела пальцы. Ногти в порядке, не стыдно будет сунуть руку для поцелуя…

И снова взглянула на часы. Четверть девятого. Рановато! Даша вздохнула. Конечно, в череде обязательных церемониальных расшаркиваний и вежливых поклонов будут приятные моменты встречи с друзьями. Но их у нее почти не осталось. Даже Таньку и Маньку можно назвать только хорошими приятелями, но никак не друзьями. Друзья не кричат: «Порви ее! Порви!», когда на тебя бросается злобная стая… Разве только Оляля? Добрый старый проходимец и плут Оляля! Ляля, Лялька…

Даша опять бросила взгляд на телефон. Ну, Лялька же, проснись наконец и позвони! Неужто не чувствуешь, как плохо и тоскливо твоей Дашке в этом когда-то любимом ею городе?