Надежды умирают так же легко, как и рождаются. Смерть этой была скоропостижной. Можно сказать, ребенок умер при родах. В России все оказалось гораздо хуже, как в песне «мой сосед не пьет и не курит, лучше бы пил и курил». Мое немецкое разухабистое веселье и глуповатая, но добродушная рассеянность исчезли.

Первой женщиной, которую я встретил в московском аэропорту, была депрессия.

Я превратился в мерзкого, раздражающегося по каждому незначительному поводу типа. Мне до смерти надоели интервью, пресс-обеды, студии региональных кабельных каналов, однообразные вопросы читателей, бессмысленные журналисты, поезда, самолеты, местные достопримечательности. Я сам себе смертельно надоел. Чаще всего от меня можно было услышать фразы вроде «я устал», «мне все равно», «у меня нет сил» и «скажи им что-нибудь сама».

Тур любви (в российской его части в самом деле были какие-то невероятные аншлаги) плавно превратился в тур ненависти, тур усталости, тур бесконечных, бессодержательных самоповторов. И аналогия с котом казалась теперь весьма удачной. Если он урчит и делает вид, что любит меня за то, что я кормлю его «Вискасом», то все окружающие в этом турне делали вид, что любят меня за то, что я кормлю их байками.

Вскоре я ощутил полную опустошенность. Я развлекаю их, я скрашиваю час их жизни. Многие приходят просто поглазеть, с пивом, чипсами и телками. Они жрут меня. Как в кино, только бесплатно. Я даже не знаю, с какой целью они берут автографы. Возможно, и скорее всего, у таких людей есть полка с подписанными книгами актеров, певцов, телеведущих, музыкантов. И моя встанет на нее просто потому, что прикольно иметь полку книг с автографами «известных, типа, чуваков». Чтобы книги стояли и чтобы… что?

– Что вы сейчас чувствуете? – задает вопрос девушка в левом ряду справа.

– Спать хочу, – отвечаю.

– Нет, я в другом смысле. – Полный зал журналистов, все в восторженном ожидании. – Это слава? – Видимо, ей очень хочется мне понравиться перед тем как задать «неудобный» вопрос.

– Давайте назовем это так, если вы хотите.

– Герои ваши – поголовно подонки, с той лишь разницей, что некоторые из них жалкие, а некоторые гнусные. Почему?

– Это делается в расчете угодить обеим читательским аудиториям: и гнусной, и жалкой. Для хороших людей и для девушек я пишу под псевдонимом.

– Ваши романы сплошь автобиографичны. Вам нормальные люди в жизни вообще встречались?

– До вашего появления нет. Вам, кстати, какие подонки больше нравятся?

– Мне вообще подонки не нравятся, – вспыхивает она и садится на свое место.

– Жаль. – Тянусь за стаканом, делаю глоток воды.

– Не устали от тура? – Юноша в первом ряду.

– Что вы! – Чуть не захлебываюсь водой. – Каждый новый город – это новая встреча с читателями, новая энергетика. Она питает меня.

– Вы любите своего читателя?

– Конечно. Иначе зачем писать? Любовь созидательна, тогда как ненависть непродуктивна.

– А журналистов? С удовольствием даете интервью?

– Безусловно. Ваши интервью заставляют постоянно держать мозг в тонусе. – Смотрю на Жанну, та сидит довольная, изображает аплодисменты.

– О чем ваша новая книга? – интересуется похожая на библиотекаршу женщина с последнего ряда.

– Наконец-то, – выдыхаю, – а у кого тот же вопрос? Есть ли еще вопросы про мои черты, воплотившиеся в героях, и про творческие планы?

С десяток человек поднимают руки, вызывая зубовный скрежет. Встреча медленно, но верно переваливает экватор моего терпения.

– Спасибо, – говорю, – на эти вопросы я уже отвечал в Казани, Питере и, по-моему, в Ростове. Что-то еще?

– Почему у вас нет собаки? Не хотите какую-нибудь болонку завести? Это сейчас так модно! – Жизнерадостная тетка в берете.

– Мне не везет с суками, – цежу сквозь зубы.

Боковым зрением отмечаю суету в зале. Какой-то журналист опоздал и теперь пытается переместиться с «галерки» в первые ряды. Он, словно краб, бочком-бочком движется между стоящими в проходе людьми, разгребая их угловатыми плавательными движениями клешневидных рук, пару раз вызывает недовольные шиканья, протискивается между сиденьями третьего ряда, потом второго, замирает. Видит лежащую на крайнем стуле первого ряда дамскую сумку, устремляется туда, садится, берет сумку в руки.

Заросший бородой до кончика носа, весь какой-то взъерошенный и абсолютно несуразный с этой дамской сумкой на коленях. Сперва вертит по сторонам головой, будто в страхе, что кто-нибудь вот-вот прогонит. Потом, видимо успокоившись, утыкается взглядом в меня. Замерев, изучает сквозь очки с невероятно толстыми стеклами, периодически поправляя свободной клешней прическу. Натурально – волосатый краб.

– Для вас человек по сути своей зол или добр? – продолжает «берет».

– Для меня человек по сути своей фальшив. Про него нельзя сказать, зол он или добр. Болонка из вашего предыдущего вопроса хотя бы искренняя.

– А что по поводу критики? Переживаете, читаете рецензии на свои книги? – Известный в узких кругах литературный критик. Писал рецензии, кажется, еще на Шолохова.

– Критики? – Я растерянно оглядываюсь. – Я не перестал ее читать. Видимо, рецензии стали реже выходить. Вы вот давно не радовали. – Посылаю ему улыбку класса «земля-воздух». Цели не поражает, но эффект оглушительный.

– Вам нравится то, чем вы занимаетесь? Нет усталости от повторяющихся тем в передачах? Ощущения, что все уже сказано? – оживает «краб».

– Нет, – вру, – я обожаю свою работу. И, поверьте, есть еще много тем, о которых я хотел бы написать. Главная проблема – нехватка времени.

– А творчество Камю вам нравится?

– Безумно, – опять вру.

– Как вы думаете, зачем вам все это дано?

– Кем дано? Что дано? – Кажется, в нем есть что-то неуловимо знакомое. Голос?

– Умение писать книги, делать телепрограммы, влиять на умы. Дано… Богом… или судьбой. Как вам больше нравится. – «Краб» жестикулирует, помогая себе сформулировать точнее.

– М-м-м… сложно сказать. – Где-то я видел эту постановку руки или эту часть лица, между очками и бородой. Хотя, однажды увидев человека в такой натуральной «балаклаве», я бы точно не забыл.

– А вы попытайтесь, – говорит он с легким нажимом.

– Возможно, где-то находилось несколько гектаров больного леса, который человеку нужно было переработать в бумагу. Может быть, в этом и был замысел судьбы? А что касается телепрограмм, это скорее вопросы не к судьбе, а к продюсерам. Спасибо. – Зал разражается дружным хохотом.

– Хорошая шутка, – крякает он. – А если серьезно ответить?

– Я вполне серьезен. – «Краб» начинает раздражать. – Вы какого ответа ждете? Про место писателя в истории, про разговор с поколением? Извините, я пока еще вполне здоров психически, чтобы рассуждать такими категориями.