я не жалела Мэгги. Я ей завидовала. Завидовала жгучей силе новой любви деверя и его избранницы. Их оптимизму. Их надеждам на будущее.

Мне представилось, как Нико смеется над ее песенками под радио, как целует ее в макушку, когда она сидит за столом, как заправляет ей шарф под пальто, провожая на работу. И я почувствовала укол ностальгии по тем дням, когда Массимо проскальзывал ко мне в кабинет и мы принимались яростно целоваться, отчего аккуратные стопки документов, счетов и прочих бумаг, которые я составляла и проверяла, веером разлетались со стола. По корпоративным ужинам, во время которых мы были настолько поглощены друг другом, что отрывались от разговора, только когда официанты уже начинали подметать зал. Мне отчаянно не хватало душевной связи, ощущения принадлежности, возможности снова почувствовать себя частью семьи.

Вот бы на эту свадьбу пришел и мой папа. Массимо думал только о своих интересах и не желал смущать тестя новыми лицами, но папа по-прежнему любил музыку, и эта песня из 1960-х пришлась бы ему по вкусу. А уж меня-то любое его одобрение просто осчастливило бы. И мне бы очень хотелось снова увидеть папу в костюме, умного, улыбчивого, каким он был раньше.

Какими и все мы были раньше.

Когда Нико и Мэгги стали произносить клятвы, я вновь принялась рассматривать новобрачных, попутно отметив застывшее лицо Франчески. Несмотря на мрачные пророчества Анны, я считала, что повторная женитьба Нико пойдет его дочери на пользу. Сама я осталась без матери еще совсем маленькой, и теперь, наблюдая, как добрый старый папочка тускнеет и выцветает, словно старая поляроидная фотография, была бы счастлива, окажись рядом дружелюбная и веселая мачеха. Может, будь у меня с кем хотя бы поговорить, и жизнь сложилась бы совсем по-иному.

Но не успела я углубиться в эти размышления, как мой семилетний сын Сандро заметил паука, юркнувшего под стул перед ним. После того как несколькими днями ранее пропала наша кошка Мисти, Сандро стал еще впечатлительнее и пугливее, и на его бледном личике застыло выражение человека, который прочел инструкцию по эвакуации с самолета и теперь лишь дожидается нужного момента. Полная противоположность тому немногому, что я успела увидеть у сына Мэгги, Сэма, который выглядел так, словно с трудом сдерживает озорной смешок. Сандро заерзал. Потом толкнул меня и показал пальцем под стул. Я наклонилась и прошептала, что бояться не стоит, это всего лишь маленький паучок, который не причинит ему вреда, как вдруг членистоногое уперлось в каблук Берил, после чего побежало прямо к Сандро. Тот завопил и вскарабкался на стул. Анна обернулась, нахмурившись и, без сомнения, собирая боеприпасы для очередного ядовито-назидательного залпа: «Лара делает все возможное, но, увы, не может контролировать этого ребенка». Массимо наклонился, пытаясь перехватить сына, но Сандро спрыгнул на пол и помчался вдоль пустых стульев. Я погналась за ним, уцепила за руку и вывела из зала, радуясь предлогу оставить позади ожидания и обвинения Фаринелли. Хотя буквально кожей ощущала презрительное осуждение, змеящееся из-под богато украшенной двери, которую попыталась тихо закрыть за собой. Потом прижала Сандро к себе, ожидая, пока он успокоится.

Взяв себя в руки, я смогла произнести спокойным тоном:

– Все в порядке, паучок был совсем небольшой.

– На самом деле я плачу не из-за паука, мама. Я скучаю по Мисти.

– Мы все ее любим, милый. Она непременно найдется, не волнуйся.

И я очень надеялась, что семилетний ребенок не уловит в моем голосе сомнений.

Глава третья

Мэгги

В качестве «медовых суток» нам с Нико удалось провести одну блаженную ночь в постоялом дворе пятнадцатого века. А более длительный отпуск мы решили взять попозже, когда дети привыкнут к новому укладу, который, судя по поведению Франчески две недели спустя, грозил наладиться разве что на рубеже следующего столетия.

Старания Нико в течение предыдущего года постепенно приучить ко мне Франческу ни к чему не привели. Тщетно мы пытались создать семейную атмосферу, то устраивая вечерние посиделки дома, то заваливаясь в кино. Пальцев одной руки хватит пересчитать моменты, когда девочка не отпускала колких замечаний, что Кейтлин была лучше/стройнее/выносливее/веселее меня. Даже если мне удавалось проявить «высший пилотаж», у Кейтлин это все равно получалось лучше и с меньшими усилиями. В конце концов Нико пустил все на самотек по принципу «хочешь не хочешь, а терпеть придется», однако было решено, что мы с Сэмом переедем к нему не раньше чем за неделю до свадьбы, чтобы, подведя окончательную черту в отношениях, так или иначе найти способ ужиться вместе.

– А ты не против переехать в дом, где жила Кейтлин? – спросил Нико, когда сделал мне предложение несколько месяцев назад.

Я отмахнулась от его озабоченности, думая, что просто смешно хоть на минуту усомниться по поводу переезда из мышиной норки, где обитали мы с мамой и Сэмом, в викторианский особняк Нико с двумя ванными комнатами и четырьмя спальнями. Правда, я попыталась придумать, как, не выглядя бесчувственной скотиной, сказать: «Мне не хочется спать в постели, которую ты делил с первой женой, и уж тем более в той, где она умерла», но не смогла.

Однако Нико, словно заглянув в самую дрянную, самую подлую часть меня, вдруг заявил:

– А кровать мы купим новую. И выбирать будем вместе. – В подробности он вдаваться не стал, и я была до смешного благодарна, что не пришлось гадать, на какой стороне матраса с эффектом памяти спала Кейтлин.

Впрочем, новая кровать все равно не позволила мне чувствовать себя здесь как дома. Даже через две недели после свадьбы я по-прежнему просыпалась с мыслью, что отрубилась посреди фотосессии об интерьерах для глянцевого журнала. Серые подушки с бирюзовой крапинкой подчеркивали изящество стульев в тонкую полоску. Платяные шкафы в стиле шебби-шик[3] с керамическими ручками выглядели так, будто их сделали вручную в Тоскане. И все было на своих местах, даже для подносов имелась на кухне специальная стойка. В доме Нико царил такой порядок, что создавалось впечатление, будто на самом деле там никто не живет. Полная противоположность маминой обители, где в коридоре валялось велосипедное снаряжение Сэма, в солнечном углу гостиной, как триффиды[4], разрастались комнатные растения, а хомяку Сэма отводилось больше места, чем всем нам, вместе взятым, если учесть бесконечные метры его беговых лабиринтов и ветвящихся тоннелей. Что бы ни потребовалось отыскать в особняке – упаковку для подарка, запасной предохранитель, колышек, чтобы подпереть подсолнух, – Нико наверняка ответил бы: «Возьми вон в том ящике». Я же привыкла выцарапывать нужную вещь, нырнув в развалы под раковиной,