— Отчего же, — сказал Роджер. — Попробую наметить диапазон. С одной стороны, самый скверный исход для нас (он разумел партию консерваторов) — это пат, или мертвая точка. Хуже ничего не случится. С другой стороны, если повезет, можем победить с незначительным перевесом.

Рубин кивнул. Один из заднескамеечников заявил:

— Ставлю на большинство в сотню.

— Я бы так не размахивался, — заметил Роджер.

Говорит как профессионал, подумал я. Уже через секунду все мои чувства обострились. Сигарный дымок обвивал пламя свечи; посмотреть со стороны — обычный ужин в состоятельном лондонском семействе, получасовой отдых мужчин от дам и наоборот. Затем Роджер — он восседал в кресле как настоящий король — чуть повернулся вправо, к Дэвиду Рубину, и проговорил:

— Теперь, мистер Рубин, я бы хотел вас кое о чем спросить.

— Я вас внимательно слушаю, — ответил Рубин.

— Если ответ подразумевает сведения, о которых вы не уполномочены распространяться, заранее прошу меня извинить. Первым делом мне хотелось бы выяснить вот что: до каких пределов наши действия, связанные с ядерным оружием, вообще имеют смысл?

Рубин, напряженный, бледный, уже довольно морщинистый, невыгодно контрастировал с англичанами, традиционно здоровыми на вид; впечатление усиливали охристые мешки под глазами, более похожие на синяки. Ровесник большинству гостей, рядом с ними Рубин выглядел изможденным и поношенным, а еще ранимым. Казалось, он представляет некую разновидность двуногих, замечательную тем, что нервные окончания у нее не прикрыты кожей.

— Я вас не совсем понимаю, мистер Квейф, — сказал Рубин. — Вы имеете в виду действия Соединенного Королевства? Или действия Штатов? Или действия мировой общественности?

— Они все участвуют, не правда ли? — На Роджера смотрели так, будто он спрашивал о качестве сигар. — Как бы там ни было, начните, пожалуйста, с первого пункта, то есть с нас. Мы, видите ли, имеем тут свой интерес, причем весьма деликатного свойства. Ну что, скажете нам, разумно мы поступаем или нет?

Вопрос был для Рубина слишком прямой. На родине Рубин давал советы своему правительству, но главное, сам будучи ранимым, боялся ранить другого. Поэтому он принялся запираться, и запирался долго и умело. Что имеет в виду Роджер — собственно ядерное оружие или способы его доставки? Рубин и меня задействовал — по службе я много лет слушал обсуждения этой темы между американцами и нами.

Помимо научных соображений, помимо соображений военных существуют и другие соображения, почему Соединенное Королевство желает иметь собственное ядерное оружие, говорил Рубин уже на последней линии защиты.

— А это уже наша печаль, не так ли? — ввернул Роджер. — Скажите — впрочем, это всем известно не хуже вашего, — каким будет наш вклад в ядерный арсенал? В самых приблизительных цифрах.

— Если вы настаиваете, — протянул Рубин, пожав плечами, — вот вам приблизительные цифры: от силы два процента, как бы вы ни старались.

— Профессор Рубин, а вам не кажется, — пробасили сзади, — что вы этим заявлением нас буквально опускаете?

— Я бы и рад другие цифры привести.

Выяснилось, что басил зять миссис Хеннекер по имени Том Уиндхем. Он смотрел в лицо Рубину самоуверенно и прямо — такая прямота свойственна представителям исторически правящего класса, такая уверенность не то чтобы не учитывает изменений в распределении власти, а просто от них отмахивается. Рубин, этот скромнейший из людей, смущенно улыбнулся. Он родом из Бруклина, его отец и мать до сих пор считают английский язык иностранным. Однако и у него имеется своя разновидность уверенности — он ничуть не стушевался от сообщения, что в этом году признан фаворитом Нобелевской премии в области физики.

— Разумеется, — произнес Монти Кейв. — Цифр требовал Роджер. — Монти прищурился. — Роджер всегда получает то, чего требует.

Роджер изобразил улыбку, будто они с Монти не только союзники, но и друзья. Целых пять лет, с тех пор как попали в палату общин, они возглавляли группу заднескамеечников.

— Итак, Дэвид — если позволите так вас называть, — не возражаете против еще одного шажочка? Насчет Соединенных Штатов. Скажите, а ваша политика смысл имеет?

— Надеюсь.

— А разве она не зиждется на уверенности, что ваше техническое превосходство — на веки вечные? Разве отдельным вашим ученым не кажется, что вы недооцениваете русских? Они ведь недооценивают, не так ли, Льюис?

А Роджер хорошо осведомлен, подумал я, ибо и Фрэнсис Гетлифф, и Уолтер Люк, и их коллеги именно на этот пункт и напирают.

— Насчет недооценки русских нам ничего не известно, — сказал Рубин.

В целом он был небеспристрастен. И все же я видел, что к Роджеру он испытывает уважение как к человеку умному и проницательному. В вопросах чужого ума Рубину можно доверять; за внешней обходительностью стоит критичность, уважает Рубин немногих.

— Ну-с, — подытожил Роджер, — будем считать — и это нам на руку в соображениях безопасности, — что Запад (под Западом я разумею вас) и Советский Союз вступят в гонку вооружений практически на равных условиях. В таком случае сколько времени нам потребуется, чтобы был результат?

— Явно меньше, чем мне бы хотелось.

— Сколько лет?

— Лет десять.

Повисла пауза. Гости, не участвующие в разговоре, слушали спокойно и поучаствовать не стремились.

— У кого какие соображения? — спросил Роджер.

В сарказме слышалось предложение прекратить дискуссию. Роджер отодвинулся со стулом в знак того, что пора возвращаться в гостиную.

Роджер еще придерживал дверь, когда наверху, на галерее и в комнате, откуда мы выходили, раздался звон колокольчиков. Так звонят на корабле перед учениями на спасательных шлюпках. Внезапно Роджер, еще минуту назад казавшийся величественным и, более того, грозным, заулыбался глупо и жалко.

— Парламентский звонок[2], — пояснил он Дэвиду Рубину все с той же улыбкой, до странности мальчишеской, виноватой и одновременно довольной — такая улыбка бывает у человека, задействованного в тайном обряде. — Уже идем! — Заднескамеечники высыпали как школьники, что боятся опоздать. Одни мы с Дэвидом поднялись по лестнице.

— Ушли, да? То-то они, должно быть, вас обоих утомили, — громко и без обиняков заявила Каро. — Ну, чьи репутации вы пытались погубить? Наверняка на мелкую сошку не разменивались…

Я покачал головой и сказал, что мы обсуждали специализацию Дэвида и будущее планеты. Маргарет посмотрела на меня. Однако парламентский звонок не только сбил эсхатологический настрой, но и уничтожил чувство ответственности. Напротив, в ярко освещенной гостиной будущее казалось ровным, словно все уже произошло, и несколько комичным.